— Вершок в глубину и на четверть дыра от дыры! — командовал он.
— А зачем это? — дознавалась Анна.
— Ковыряй, ковыряй, это — для сторожков… Штобы, значит, не протесать лодку, там увидишь.
Через час три остроносых бревна покрылись, как оспой, деревянными шпилями. Самоха плюнул на черен тесла и крякнул.
— Ну-ко, Петро Афанасьевич, начнем штоль, благословясь, не по-варнацки.
Острые топоры, как дятлы, задолбили деревья. Под ногами работников хрустко скрипела щепа. Севрунов прилаживался ко второму обрубку, но тесло падало робко и неумело.
— Пущай слободнее, Андреич, — подбадривал Самоха. — Так-то только мух бьют.
Распахнув ворота рубах, долбильщики все глубже и глубже выскабливали упругие внутренности бревна. И тут же, рядом, отлетали в сторону серые клепки, устанавливался примитивный станок для гибки непокорной лиственницы. А по кромке сопки, выбирая безлесые закоулки, группа рыбаков развешивала на рогулины обрывки неводов, собранных Самохой с вышек мужицких изб. Невода светились прорехами, но умелые руки быстро приводили снасть в нужный вид.
Давно мечтавшая вот о такой артельной работе на живом производстве, Стефания переходила от одной группы к другой. Она не могла осмысленно поверить быстроте, с которой осуществлялось то, что еще недавно волновало ее, как прекрасно-заманчивое, но далекое дело.
Внешне спокойная Анна улыбалась ей и зажигала спички мужчинам или не хуже их долбила теслом. В ней ежечасно рождалось нечто большее, чем вся ее прошлая жизнь. И мгновенно вспыхнувшая ревность к Стефании при первой встрече уходила из сердца.
Еще раньше обеда первую лодку положили на козлы и начали разжигать под ней костер.
— Таскай воды! — сказал Пастиков Анне.
— А ты остынь малость, — усмехнулась она, скосив бровь.
— Правильно, — заметила Стефания. — Вот это по-моему… Люблю, когда человека вовремя поставят на свое место.
Гремя ведрами и смеясь, женщины сбежали к ручью. Прислушиваясь к их веселью, Самоха озорно скорчил рожу.
— Чего тебя ломает? — осердился Пастиков.
— Кабы тебя не заломало, Петр Афанасьевич, — кольнул он директора глазами. — Она, брат, Ивановна-то, в землю видит на три метры. Шутить над собой не даст.
И в это же время, окатившись холодной водой, женщины делились своим.
— Не желает по-доброму — и плевать, — голос Анны звучал властно. — Для него и жизнь провела, а только мужики — псы… Как унюхают свежий бабий дух и — норку кверху… Но не размокну. Рука у меня тоже с зарубками.
— А ты обожди… Это ты не на меня ли намекаешь? — Стефания обняла ее и притянула к себе. — И ты думаешь, что если я просто держусь… Нет, пойми… Пастиков мне дорог, как работник и товарищ… Э, да зачем все это, когда делом можно захлебнуться.