— Это еще не холод, а благодать, — заплетает языком Кутенин. — Закалка у вас морковная, объясню я вам… Вот если бы градусов сорок напрело, тогда — да!
— Снизу холодит… И вообще глупо было ехать в самое половодье. — Голос Семена Петровича скрипит, как сухая ель под ветром. — Третью ночь дрожу… Тут верная лихорадка, а то и воспаление легких.
— Пустое, — потягивается Самоха. — От этой вашей малярии есть самое наипервейшее средство… Намешал, скажем, пихтового настоя и — как с гоголя вода… А ежели со спиртом, то и на веки вечные всю дурость выгонит.
— Ну, это знахарство… Все это примитивно и дико.
— О, не скажите! Я также заблудил зимой, прямо в крещенские морозы, и спички подмочил, так этим только и выпользовался.
— Может быть, это и обычно для таежников, а мне, вообще-то говоря, не следовало рисковать с плохим здоровьем.
— И зря рискуете, раз заклепка слаба. Хоронили мы здесь таких-то.
Кругом всхрапывают разведчики. Додышев что-то бормочет на своем языке. В притаившуюся тайгу уносится треск костра, фырканье хрумкающих овес коней и протяжные, стыдливые вздохи землемера, запуганного Самохой.
— И вообще, глупо строить в таежной пропасти зверосовхоз, когда под боком необозримые пустоты… Какой-то идиот написал о Шайтан-поле и все поверили.
Тут Самоха не выдерживает и садится около тагана. Хитрый шутливый тон он отбрасывает сразу.
— Нет… О Шайтан-поле вы зря… Для зверя, здесь разлюбезное дело… Тут тебе вода, лес и корма, каких душа пожелает… А первое — ясашные… Без них зверя не получишь…
Землемер так и не убедил Кутенина и не заснул. Комары, эти зоревые караульщики, поднялись вместе с людьми и ноющими прожорливыми голосами снова привели в движение коней. Рыжий подводчик и парень в азяме старательно пачкали свежим дегтем лошадиные морды и животы. Прямо над станом трескотно прокричала кедровка, ей откликнулась тайга.
И только теперь Севрунов хватился, что оставил около озера ружье.
— Худая примета, товарищ зверовод, — шутила Стефания. — Вы очень рассеянны, я это заметила еще в поезде.
Она улыбнулась Севрунову и ломкой походкой направилась к воркующему ручью, где плескались Пастиков и Додышев.
— Становись вот на эту перекладину, — сказал старший разведки.
Крупные зерна брызг катились по его черноусому лицу.
— А я вот на этот камень…
Стефания отворотила серую, с мраморным отблеском плиту и тут же бросила ее со всего размаха. К ней под ноги выползли две серых гадюки. Шипя и подняв головы, они готовились к нападению.
— Беги! — придушенно закричал камасинец.
Пастиков ухватился за сук наклонившейся к ручью сосны, но он только гнулся и извивался лыком, выпуская смолистый сок.