Какие-то всё военные аналогии. И потом, конечно, названия красок: хром, стронций, кобальт, свинец…
Занятия по гражданской обороне. В спортивном зале, он же актовый, показывают фильм про атомную войну. Тихое, спокойное черно-белое кино с закадровым текстом, без музыки: в организованном порядке граждане, накрывшись белыми простынями, ползут по серому асфальту. Это не из анекдота: помню кадр. Когда кино кончалось, школьники, ошалевшие от скуки, неорганизованно кидались к выходу, давя друг друга в дверях.
Вообще мы не верили в атомную войну, потому что мы ничему не верили. Здесь, где я теперь живу, детей учили под парту нырять от атомной бомбы, они песенку разучивали: «Спрячься и укройся, спрячься и укройся!» Теперь они – мои ровесники – рассказывают обо всем этом серьезно, как об одной из трагедий своего детства. Здесь до сих пор на домах знаки остались с символом радиации: входы в бомбоубежища.
В девяностые годы охранник стоял в дверях МСХШ и на мой вопрос: «А что тут теперь?» – ответил сварливо: «Бардак тут! Бардак!»
Он имел в виду – в переносном смысле, хотя могло быть и в буквальном. Он показал мне актовый зал, там не было пола, а была темнота и адский подвальный холод, как будто бомба упала.
А у входа стояли витрины с матрешками на продажу. Вообще вся страна была тогда битком набита матрешками, как будто все население занималось производством пестрой дряни двадцать четыре часа в сутки. Человеку, которого травили и дразнили в детстве за отсутствие чувства цвета, который всю последующую жизнь это самое чувство цвета в себе всячески растил и развивал, оставалось только изумляться контрасту между аскетической сдержанной скудостью прошлого, между скорбной эстетикой нашего детства, эстетикой дефицита, благородной обветшалости, штриховки конусов твердым карандашом: тень, свет, блик, рефлекс – и заменившей все это матрешечной мерзостью.
Охранник утверждал, что наша бывшая МСХШ теперь принадлежит лично Церетели. Приехав из Нью-Йорка, я не знала, кто такой Церетели. Это вызвало глубокое презрение и возмущение охранника: как можно не знать всех наших бед-несчастий, какое невежество не быть в курсе того, что мы тут напортачили и что сами над собой учинили!
Каждое лето, год за годом, проходило на даче, это считалось полезным для здоровья. Рядом находился Курчатовский институт с термоядерными исследованиями и фабрика с красителями, но воздух действительно был свежий. Грибов было полно, так как не все участки еще застроились и заселились писателями. Из леса часто приходили лоси, ходили по просекам. Еще я с удовольствием вспоминаю глину: из нее можно было лепить, глина была замечательная, настоящая гончарная. После дождя ноги в теплой глине тонули по щиколотку. Были целые месторождения лисичек, земляничные поляны.