И вот в музее – а это было на площади Святого Марка – мне показывают мое прошлое в застекленной, с температурным контролем витрине. На сыром венецианском ветру полощутся геральдические полотнища с именами художников, моих соучеников по школе в Лаврушинском. По площади Святого Марка идут под руку Галич с Синявским. Бродский читает стихи в театре Ла Фениче, золоченой табакерке. Он выглядит веселым и после чтения радостно рассказывает, что накануне какой-то художник-нонконформист свалился-таки по пьянке в канал.
Галич умер в Париже через две недели. Театр Ла Фениче сгорел восемнадцать лет спустя, в тот самый день, когда умер Бродский.
Когда я отплывала от Венеции, начиналось наводнение. Мне всерьез показалось, что город тонет, что я отвернусь – и Венеция утонет, растает, как и вся моя предыдущая жизнь.
Кинь ты Русь, живи в раю – уж прямо так и в раю? Интересно, почему поэту представлялся подобный выбор? Многие эмигранты тоже так считали. Ждали вечной опеки и даже благодарности от некоего обобщенного Запада.
Но земную жизнь пройдя до половины, оказались мы скорее в чистилище, в Лимбо.
А Вергилиев никаких не было.
Самое главное: появилась новая для нас философская категория – деньги. С деньгами мы обращаться не умели, да и как было научиться? Мы провели полжизни там, где государство выдавало гражданам наличные на мелкие карманные расходы, как родители детям выдают. Называлось это пособие зарплатой. Серьезные расходы – медицину, образование, жилье – начальники оплачивали из общего котла и сами решали как; даже за питание наше приплачивали, потому что многие цены были понарошку, субсидированные и убыточные. Чтоб на хлеб хватало. Буквально: на хлеб. И пустой карман означал буквально: пустой карман. Штанов или пальто. Даже и кошельки далеко не у всех были. Редко употреблялись простые слова: купить, продать. Говорили: дают, завезли, выбросили, выкинули, получили, достали, отоварились. Чувствовалось, что денежные знаки имеют тут мало значения. Начальство обещало, что нынешнее поколение будет жить при коммунизме, а уж при каком, военном или первобытном, – неважно. Объявили, что деньги отживают и скоро их совсем не будет, вроде как гомосексуализма или того же Бога.
Ведь не только от религии нас избавили. От всякой живой человеческой экономической деятельности нас тоже избавили. Поэтому и в классической литературе мы много чего не понимали. Там ведь всё о деньгах да о деньгах, а для нас это было литературной фантазией: заложенные имения, векселя и чеки, говорящие щуки, брачные контракты, ковры-самолеты и банковские счета, скатерти-самобранки и доходные дома, кредитная карточка, Курочка Ряба с золотыми яйцами, Золотая Рыбка, золотой теленок…