Я пытался призывать Лялю к естественности. Но что для нас, эмигрантов, естественно? С чужими неуютно, как ни старайся. Лялька утверждает, что если человека узнать поближе, то увидишь, что он такой же, как и ты, с теми же заботами, с теми же интересами.
Лялька, она либерал. Готова принимать все различия между людьми, но только почему-то эти различия должны сводиться к полному сходству.
Сколько бы мы ни стремились к взаимной терпимости, но тут поглубже, в подсознание, уходят корни, в коллективное бессознательное. Вековой давности ужас перед покорением чужеродному, ужас перед миссионером, требующим уничтожить твое любимое идолище поганое. Ужас перед инквизитором, запихивающим тебе в глотку трефную поросятину. За любезными улыбками политкорректности скрывается темный ужас, и все равно вдруг вырывается совершенно инстинктивное, не удержавшееся «фу!» – и лицо кривится от отвращения. Просто инстинкт, физиологическое отвращение, с которым наилучшие намерения не помогают справиться.
И это я не о цвете кожи говорю. Что делать такому человеку, как Лялька, для которого умный спор – приятнейшая форма общения, которому именно спор кажется подтверждением близости душ; что такому человеку делать среди людей, для которых спор – дурные манеры, неприличие и проявление агрессии? Ведь в споре необходимо думать, думать прямо сейчас, во время разговора, в выходной день; а думать во время разговора люди тут не любят. Это дурные манеры, умничанье, преднамеренное усложнение жизни, праздничного пищеварения. Как будто идут они на Ляльку с мушкетами, требуют отказа от всех обычаев племени. Окрестить хотят. Многовековой ужас.
Нет, это в моей бедной Лялечке не просто советский интеллигентный снобизм по поводу тех, кто книжки не читал.
Жалко Ляльку. Ей так хотелось стать тут своей, самой что ни на есть передовой и либеральной своей. Что это – желание подстроиться, как ее всегда учили? Или любопытство, интерес к новому? Это в Ляльке тоже есть, интерес к новому: когда мы приехали и в первый год еще жили вместе, у нас в гостях всегда можно было рассчитывать на что-нибудь экзотическое, хотя и не всегда съедобное или для съедения удобное. Она и сейчас подает китайскую еду собственного неумелого приготовления и вилки на стол не кладет, чтобы ели исключительно палочками. Но ее китайская лапша все равно отдает макаронами по-флотски. И эти ее насильственные палочки, и вера в моральное превосходство Демократической партии и в абсолютную добродетель всех этнических и сексуальных меньшинств отдают чем-то несгибаемо-комсомольским.