Крошечная черная лапка высовывается из щели, щупает воздух. Такая тоненькая и хрупкая, ее движения медленны и осторожны.
Я размышляю над мамиными словами.
Если оставить клетку открытой, ее обитатель наверняка улетит. И если он улетит, я никогда не узнаю, что это было. А ведь это подарок от папиной подруги, на мой день рождения!
Папа зовет меня в дом.
Я закрываю клетку.
* * *
Мама легла и уснула. Папа ходит по комнате из угла в угол, ждет, когда кончится дождь. Дождь все никак не кончается, и папа злится.
– Мне надо в город, малышка. Надо поговорить с доктором.
Наконец, уже в полдень, мама кричит из спальни, просит папу сходить покормить животных.
Он раздраженно закатывает глаза и только потом замечает, что я за ним наблюдаю. Он улыбается мне и предлагает пойти вместе с ним, но мама решительно против:
– Хочешь, чтобы наша дочь простудилась и умерла?
Папа не спорит, идет один. Но перед тем как уйти, он указывает на холщовый мешок, висящий на крючке у двери.
– Там материя на твое новое платье, Лей-ли. С днем рождения!
Я улыбаюсь, но это не настоящая улыбка. Она только снаружи.
– До моего дня рождения еще несколько дней. К тому же мама болеет.
– Хильда сделала тебе очень дорогой подарок Лей-ли. Надо уже начинать шить. Ты сама выбрала вермильон, и она похвалила тебя за хороший выбор, – шепчет он и гладит меня по щеке. – Наверняка твоя dukke сейчас у нее, и они вместе пьют чай.
Хильда.
– Нет, папа. Dukke больше нет. Она умерла.
Я не знаю, откуда я знаю. Но это правда.
Папа смотрит на меня странно, потом выходит из дома, громко хлопнув дверью.
Я открываю мешок и вынимаю большой отрез ткани, мягкой и теплой на ощупь. Мама зовет меня сверху, велит принести новую ткань – «и побольше воды, дитя», – чтобы она начала шить мне платье. Я медленно поднимаюсь по лестнице.
Я наблюдаю, как мама раскладывает ткань на кровати и приступает к раскрою. Каждый вырезанный кусочек похож на цветок. Сейчас она снова похожа на прежнюю маму. Только ее мучит жажда, и она так много пьет, что мне приходится сбегать к колодцу и принести еще одно ведро воды.
Забирая у меня чашку, мама испуганно ахает и чуть ее не роняет.
– Покажи-ка мне пальцы, дитя.
Я вытягиваю руки вперед, заранее зная, что мама расстроится.
Перепонки уже окончательно отросли, и мизинцы на обеих руках срослись с безымянными пальцами. Раз-два-три пальца. Как будто у меня когти. Или плавники.
– Это все из-за папы. Я знала, что так и будет… – Она умолкает, словно боясь сказать лишнего. – Тебе не больно?
– Нет, мама, не больно.
Пожалуйста, только не злись на папу.