Лучше и быть не может, размышлял Питер.
Он старался не думать ни о чем, кроме окружающей белизны. Старался не думать о ссоре с Маевой.
Ганс указал на тучи, клубившиеся над горами.
– Надвигается снежная буря. Еще одна остановка, и пора возвращаться домой. – Он подвел лодку поближе к плавучим льдинам и бросил якорь. – Жена, наверное, уже соскучилась по тебе.
Я уверен, что нет. Питер натянуто улыбнулся, но ничего не сказал.
Его до сих пор передергивало при одном только воспоминании о ссоре, случившейся у них с Маевой после повешения. Ее слова резали его сердце острее ножа.
Ты стыдишься меня. Стыдишься нашей дочери. Ты хочешь, чтобы мы исчезли…
Почему ты не женился на ком-то другом? Взял бы себе женщину поуступчивей.
Ты все еще любишь ту рыночную потаскуху? Отвечай, черт возьми.
Его ответы – жестокие, грубые. Страшные.
Моя жизнь была проще, пока я не встретил тебя. С Хильдой все было… легче.
Ты была очень даже уступчивой, если помнишь.
Хочешь вернуться обратно в ничто? Лежать голышом на камнях, чтобы каждый, кто окажется рядом, мог тебя взять? Да ради бога.
Малышка плакала, и кричала, и никак не могла успокоиться. Все Маевины обвинения были безосновательны, но она не желала ничего слушать. Лейдины вопли вторили крикам матери пронзительным эхом и врезались ему в голову, словно лезвие топора. Каждое слово, каждый вопль – все глубже и глубже, пока он не почувствовал себя расколотым в щепки. Его жена – и его дочь – вдруг стали чужими, далекими. Неузнаваемыми, непостижимыми существами. Ему казалось, он сходит с ума. Его терпение дошло до предела, о котором он даже не подозревал. Когда он нашел ее у сарая, лежащую без чувств в корыте с водой, он чуть было не бросил ее там одну. Он никогда не признался бы в этом вслух, но жена его разрушала.
Вот почему ему надо было хоть ненадолго сбежать из дома. Чтобы дать себе передышку, глотнуть свежего воздуха, собраться с мыслями. Чтобы вспомнить, каким он был до Маевы. До Лейды. До казни старухи.
Ганс почесал бороду.
– Она не знает, где ты сейчас, да?
Питер почувствовал, как жар приливает к щекам. Ганс похлопал его по спине:
– Что бы там у вас ни случилось, я уверен, что это лишь временная размолвка. Знаешь, как говорится: милые бранятся – только тешатся. Наверное, все дело в рождении ребенка. Столько новых забот и хлопот. Может, мне стоит как-нибудь к вам заглянуть, так сказать, разрядить обстановку.
Питер не стал отвечать, ему было стыдно признаться другу, что его жена будет ему не рада.
– Разве у нас не должно наступить родительское блаженство?