Опрокинувшийся фонарь. Пролитое масло. Одна-единственная искра. А потом – стена рыжего пламени.
* * *
Маевины руки тянутся в пустоту, умоляют, чтобы их наполнили.
Маева кричит, мечется по горящей палубе.
– Лейда! Где ты?
Огонь поглощает все на своем пути – скамью, штурвал, одеяло, шарф, – превращает в золу и пепел.
Жестокий удар небытия – черные хлопья, разлетевшиеся по ветру, – Маева падает на колени. Кончик ее длинной косы вспыхивает и искрится. Шипит.
Выбираться из кокона оказалось гораздо сложнее, чем он ожидал. Никогда прежде он не был таким хрупким и нежным созданием. Тоньше бумаги, невесомый, как ниточка паутины. Его тельце – одновременно чудесное и бессильное – пропитано свежей влагой рождения. Его тонкие крылья раскрываются с большим трудом; лапки еле удерживают равновесие в необозримом пространстве возможностей.
Я ничто, я легче ветра.
Полет, бегство, свобода. И вся эта громада помещается внутри хрупкого крошечного существа.
Радость рождения – когда наконец можно выйти на волю из плотного кокона – вмиг омрачается ощущением собственной уязвимости. Его лапки, тонкие, как волоски, чувствуют вкус окружающего пространства, и сразу становится ясно, что что-то неладно. Что время разрезано на кусочки и рушится слой за слоем. То, что было, что есть и что будет – все свернулось в тугой рулон. Рождение и смерть, все, что случается между ними в круге бытия, несется вихрем и скручивается в себя. Он никогда раньше такого не знал. Может быть, так ощущается время для слабых крылатых созданий?
Липкий пот рождения. Кислый вкус смерти. Одновременно.
Ведьмы хитры и коварны.
Сестры его обманули. Позволили ему поверить, что терпение вознаградится и в самом конце он получит желаемое. Что в последние дни он сможет стать тем, кем захочет; и что Маева будет его наградой за все, чем он пожертвовал: временем и собственной божественной сущностью. Что все будет просто: она найдет свою кожу и нырнет в море. И он будет рядом. Их дочь станет странствовать между мирами, и на суше, и в море – по собственной прихоти.
Но его крошечное мотыльковое сердце уже знает, что это не так; что Маева уходит из этого мира без него – в тот самый миг, когда он родился крылатым, чтобы лететь к ней. Дождь для многих – всего лишь досадная помеха; для него – верная смерть. Хрупкость его последнего облика – вне всяких сомнений, забава для трех сестер. Бог, заключенный в иллюзии свободы, неспособный к полету. Бессильный исполнить свое самое заветное желание.
Он их проклинает.
Вода стекает по Великому дереву, колодец переполняется – еще одна глубокая борозда судьбы на гигантском стволе. Ему представляется, как сестра, чье лицо скрыто под плотной вуалью, ковыряет острым ногтем кору и тихонько хихикает. Его безудержный пыл всегда выходит ему боком. Он слишком быстро нырнул в этот проклятый кокон, мысль о том, чтобы быть рядом с Маевой – и их ребенком, – ослепила его, затмив разум. Он пожертвовал своим глазом, своим зрением, своим местом среди богов, чтобы сделаться крошечной мошкой, без сил, без слов и без магии. Он был уверен, что время на его стороне, что смерть никогда не приходит к героям историй, еще не рассказанных до конца.