— На самом деле я рад за тебя.
— Ну да, я забыла, — фыркнула она и отхлебнула коктейль.
— Слушай, или Лагуэрта права…
— Что значит меня грохнули и трахнули.
— Или Лагуэрта не права, а ты жива и девственна. Ты еще со мной, сестрица?
— Мм, — промычала она, явно раздраженная моим терпением.
— Если бы ты любила спорить, поставила бы ты на то, что Лагуэрта хоть в чем-либо права? В чем угодно?
— Может быть, насчет моды, — сказала Дебора. — Она и в самом деле красиво одевается.
Принесли сэндвичи. Официант кисло уронил тарелку с ними на середину стола и вихрем унесся назад за стойку. Все равно сэндвичи очень хороши. Я не знаю, что отличает их от других «медианоче» в нашем городе, но они и вправду лучше: хлеб, хрустящий снаружи и мягкий внутри, идеально правильный баланс свинины и пикули, сыр растаял в самый раз — чистое блаженство. Дебора играла соломинкой в своем коктейле.
— Деб, если моя смертельная логика не может тебя вдохновить, если сэндвич от «Релампаго» тоже не может тебя вдохновить, тогда действительно поздно. Ты уже мертва. Тебя грохнули.
Она посмотрела на меня взглядом морского окуня и откусила кусочек:
— Очень вкусно. Видишь, как я вдохновилась?
Я не смог убедить бедняжку, и это ужасный удар по моему «эго». Я накормил ее по традиционному рецепту семьи Морган. И принес ей прекрасные новости, даже если она в них таковые не распознала. И если все это не смогло заставить ее улыбнуться — ну, знаете ли… в конце концов, я не волшебник.
Хотя кое-что я все же мог бы сделать — накормить еще и Лагуэрту кое-чем не таким аппетитным, как сэндвичи от «Релампаго», но достаточно вкусным по-своему. И вот после обеда я навестил этого хорошего детектива в ее кабинете — милой, отгороженной тонкими перегородками крохотной норке в углу большого помещения, в котором расположилось еще полдюжины таких же норок. Ее, конечно, самая элегантная; на перегородках развешаны со вкусом сделанные фотографии ее самой с разными знаменитостями. Я узнал Глорию Эстефан, Мадонну и Хорхе Мас Каносу. На столе, на зеленой подставке из нефрита с кожаной окантовкой, стоял элегантный, зеленый же письменный прибор из оникса с кварцевыми часами в центре.
Когда я вошел, Лагуэрта разговаривала по телефону на своем пулеметном испанском. Она подняла глаза, взглянула в мою сторону и, не увидев меня, отвернулась. Но через мгновение ее взгляд вернулся ко мне. На этот раз она внимательно меня осмотрела, сдвинула брови и сказала: «О’кей, о’кей. Ta luo», что по-кубински означает то же, что и «hasta luego». Она повесила трубку и продолжила смотреть на меня.