Что коса чумного поветрия слабо задела сих воинов — слава Богу. Но всякое благо имеет оборотную сторону. Семьи на линии зажиточные, многодетные. Во многих по трое или четверо подрастающих сыновей. А штат ландмилицкий двадцать лет, как не увеличивали! Вот и выходит, что на каждое место в строю претендентов больше, чем надобно. Турецкая война под командою Миниха, с колоссальными и явно чрезмерными потерями, это давление сняла: но надолго ли? По моему расчету, не более чем на два-три года. Потом, если все оставить, как есть, появится масса «лишних» молодых людей, не находящих себе пристойного места. Они могут ускользнуть из-под родительской и начальнической опеки, сбиться в шайки и начать искать на свои дурные головы приключений. Брать меры для избежания возможных неприятностей надо уже сейчас. Иначе поздно будет.
Оно бы не беда, если б эти воинственные землепашцы готовы были сменить фузею и плуг на кайло углекопа или инструмент литейщика; однако наняться на мои промыслы мало кто из них соблазнился — даже за очень неплохое жалованье. Дело привычки, полагаю. Крестьянин видит в огне, лязге железа и вонючем дыме литейной мастерской предвосхищение ада — и отнюдь не торопится туда. А на мастеровых взирает с тем же высокомерным презрением, как крымский татарин из знатных — на пахарей, ковыряющихся в земле и навозе. И никакие деньги сего отношения не переломят: по крайней мере, пока земля кормит, и угроза голодной смерти над семьей земледельца не висит. Ну, или пока не народится новое поколение, ни в грош не ставящее заветы отцов.
Посему, для содержания на линии внутреннего покоя надобен внешний непокой. Либо война, открывающая новые ваканции, либо, по меньшей мере, угроза ее, позволяющая под сим претекстом протащить через Сенат расширение ландмилицкого штата. Ну и, как паллиативная мера, умножение всяческих военных школ: артиллерийских, морских, унтер-офицерских пехотных, — чтобы поглотить избыток воинственного юношества и направить его на верную стезю. А еще… Мне потребны люди для заморских факторий: не одними ж колодниками оные населять! Однако враги мои в Сенате ни за что не дадут соизволения на свободный найм из воинских сословий. Сие противно их идеалу государства, являющему собой нечто среднее между казармой и застенком. Конечно, столь суровый распорядок они мнят подобающим лишь для тех, которые ниже. Для себя — мечтают о «злотой вольности», как в Польше.
Кстати, о Польше. Вернее, о соединенной с нею Литве. Как раз перед моим отъездом на юг Сенат обсуждал средства пресечения умножившихся побегов крестьян за границу, в те самые литовские владения. Много всякого предлагали, большей частью — в русле усиления пограничной стражи или устройства вооруженных экспедиций для ловли и возвращения мужиков; но ни один сукин сын даже не заикнулся о коренных причинах, побуждающих русских людей к бегству. А зря. Ведь если крестьянин предпочитает чужеземного, иноверного господина единоплеменному — сие есть признак глубокого внутреннего неблагополучия. Речь Посполитая — отнюдь не рай для простолюдинов; коли туда от нас бегут — значит, в России еще хуже! Ввергнув народ в крепостное состояние, династия заложила тысячепудовую мину под государством: прямо под собственною задницей. Сейчас это навряд ли можно исправить, ибо сословную корысть шляхетства трогать нельзя. Хватит у будущих правителей ума, чтобы сей пороховой погреб как-нибудь безопасно разрядить, или они станут дожидаться, пока рванет, — одному Богу известно. А что враги империи будут суетиться с огнем, это к гадалке не ходи! Беспрестанные мелкие бунты, в масштабе деревни или вотчины, на теле страны — как зуд от блошиных укусов: неприятно, однако не опасно для жизни. Но ежели некая враждебная сила, разумная и целеустремленная, задастся целью уничтожить русскую державу… Она обнаружит, что все приготовлено к ее удобству.