— Господа! — Густой бас его перекрыл шумливый говор. — Теперича ко мне милости просим.
Шум, гам, возгласы:
— Можна-а!
— Пошли-и, браты-ватаманы!
— А от Истифора ко мне пожалуйте!
— Нет уж, сватушка родимый, от Истифора-то до нас рукой подать, так что сначала к нам.
— Э-э, да о чем спорить, к вам дак к вам.
— Пошли-и-и!
И вот уже веселая компания двумя рядами, через всю улицу, с песнями повалила к Христофору.
Запевал Трофим, и едва он окончил запев, как все хором подхватили:
Разбойнички-и-и иду-ут,
а на-а-а руках могучи-их
товарища несут.
— Молчать! — запрокидывая бородатую голову, рявкнул Кузьма Крюков и даже приостановился, держась рукой за Томилина. — И не желаем никаких товарищей, запевай другую.
— Сват Кузьма, да вить из песни-то слов не выкинешь.
— Не желаю!
— Отстань!
— Да чего спорить-то, запевай, Трофим, другую.
И Трофим переменил запев, начав с середины:
Во то-ой сте-е-пи уми-и-иирал каза-ак…
И опять все подхватили:
Набра-авшись сил, чу-у-уя смертный ча-ас…
Иннокентий с Берёзовским шли отдельно, позади всех. Подъесаул пил много в этот день, но держался на ногах крепко и не забывал, зачем они сюда прибыли; об этом он и говорил Иннокентию:
— Слушай, гульба дело хорошее, но мы же не за этим посланы, когда же к делу-то приступим?
— Отставить! Р-разговорчики на левом фланге! — мотал головой порядком охмелевший Иннокентий. — Ты мой гость, понятно?! Пей, гуляй — никаких дел сегодня, понятно?
Назавтра гулянка возобновилась с раннего обеда, и вечером того же дня, едва стемнело, к Филиппу Рудакову заявился запыхавшийся от быстрой ходьбы Ермоха.
— Беда, Филипп Иваныч… собирайся живее… да сматывайся… куда-нибудь… подальше…
Филипп, зажав в руке унт, который только что стянул с левой ноги, оглянулся на Ермоху:
— Что такое?
— Подожди, дай дух перевести… — Ермоха опустился рядом на скамью, шумно вздохнул. — Рестовать тебя хотят, Кешка Шакалов да этот приезжий офицеришко.
— За что?
— А вот за это самое, за Ивана.
— Господи, твоя воля, — побледневший Филипп уставился глазами на Ермоху, старуха его, перестав расстилать на полу потник, заохала, закрестилась на иконы, невестка их прекратила на кухне мытье посуды, подошла к двери и со слезами на глазах прислушивалась, о чем говорит старик.
— Да ишо молите бога за Настасью нашу Федоровну, она мне все это и растолмачила…
И тут Ермоха рассказал, что еще утром хозяйский сынок Иннокентий, приезжий офицер, а также и Савва Саввич разговаривали про здешних большевиков-красногвардейцев, составляли на них списки. Часть их разговоров подслушивала Настя, при этом она слышала, как Иннокентий сказал: «А за Ваньку Рудакова отца возьмем, нечего с ним церемониться». И еще двоих запомнила Настя: Елизара Демина и Андрея Макарова, остальных не разобрала.