На столе в переднем углу шумел самовар, а в кути около жарко топившейся печки хлопотала хозяйка дома, вкусно пахло топленым маслом.
В жар бросило Яшку, когда он, глянув в куть, встретился взглядом с чернобровой розовощекой хозяйкой. Уж такой-то она показалась ему раскрасавицей — и телом ладная, и лицо кровь с молоком, и брови как нарисованные.
— Проходите, гостюшки дорогие, — проговорила она певучим приятным голосом и, потупившись, согнула в полупоклоне дородный стан, — проходите, отведайте нашего хлеба-соли.
Стыдясь за свои измазанные глиной штаны и грязные ичиги, Яшка на носках, чтоб не загрязнить пол, прошел к столу, сел на скамью, рядом примостился Микула. Ему, как и Яшке, в диковину такая чистота и уют, потому и чувствовал себя неловко в этом богатом доме и, робко оглядевшись вокруг, шепнул другу:
— Вот как люди живут, бож-же ты мой милостливый!
Яшка, глаз не сводивший с красавицы хозяйки, толкнул Микулу ногой под столом: «Молчи».
Перед ними вмиг появились горячие пельмени, вареные яйца и соленые грузди, а хозяин уже раскупорил бутылку, наполнил водкой стаканы:
— Помянем раба божьего…
— Иннокентия, — подсказал Микула.
— Иннокентия, упокой господь его душеньку.
— Царство ему небесное.
— Вечная память.
От щедрой выпивки, вкусной еды и доброты хозяев приискатели осмелели, Микула даже пытался запеть: «Голова ль ты моя удалая», а Яшка все заговаривал с хозяйкой, упросил пригубить из его стакана, назвав ее при этом Наташей. Хозяин же, делая вид, что не замечает Яшкиных вольностей, усердно подливал в стаканы водки, упрашивал:
— Кушайте, пожалуйста.
— Спасибо, Тимофей Михайлыч, Наталья Борисовна, Наташенька! — От полноты чувств охмелевший Яшка, чуть не задохнувшись, рванул на себе ворот рубахи, выдернул за ремень мешочек с золотом. — Дозволь одарить, Наташенька, тут у меня самородочек есть, на петуха походит, прямо-таки вылитый петушок. — Яшка торопливо развязал мешочек, запустил в него руку, пошарил там, пошарил, бормоча изменившимся голосом: — Что такое, куда же он девался? Да и вообще-то… два фунта было… с гаком… а тут, — Яшка подкинул мешочек на руке, — фунт, не больше.
Веселость с Яшки как рукой сняло; трезвея, с потемневшим лицом глянул он на хозяйку, но она уже отошла в куть, стоя спиной к гостям, подгребала клюкой угли в печке.
— Что такое, Яша, — откупоривая новую бутылку, спросил хозяин, стараясь не глядеть на Якова, — самородок потерял? Неужто украли?
— Да, украли, — глухим злобным голосом буркнул Яков и дернул за рукав Микулу: — Идем, нагулялись, хватит.
Злая обида перекипала в Яшке, уже у порога, нахлобучивая на голову шапку, он обернулся к Шкарубе, процедил сквозь стиснутые зубы: