За ними мелко переступала на пороге директриса. Она выглядела гораздо хуже, чем когда вызывала меня в свой кабинет.
— И все же, пани Ковальская, — повернулся к ней следователь и погрозил ей незажженной сигарой. — Вынужден настаивать на том, чтобы вы оставались снаружи.
— Но согласно правилам… — начала заводиться директриса, моментально сплетая руки на груди.
— У меня есть основания полагать, что вы давите на вашу ученицу, в связи с чем она утаивает от следствия важные сведения о погибших девочках. Лжет из страха.
— Проявите уважение, — укоризненно протянула высокая брюнетка. — Не забывайте, что мы говорим о моей дочери.
Она была в платье, составленном из лоскутков желтого шелка, подогнанных друг к другу таким образом, чтобы его обладательница казалась райской птицей в растрепанных перышках. На сгибе локтя женщина держала кашемировое пальто — не иначе, чтобы все могли оценить великолепие ее наряда, — а другой кокетливо перебирала и натягивала на шее длинную нить черного жемчуга. Глаза женщины терялись в тени опущенных полей шляпки-клош.
— Поверьте, забыть об этом невозможно, — рыкнул следователь и снова обратился к директрисе: — Здесь ее мать, а из ваших пусть будет доктор. Но вас, уважаемая пани, здесь не будет.
С этими словами он выпроводил совершенно побелевшую пани Ковальскую и закрыл узкие створки дверей лазарета перед ее носом. Мать выдохнула, будто ее несказанно стесняло присутствие директрисы, и устремилась к моей кровати, держа руку с пальто на отлете.
— Магдонька, я здесь, я с тобой, — заворковала она, боком присев на мою кровать. — Боже, что с твоей прической! Тебя срочно нужно подстричь, нельзя же ходить так! Какие синяки под глазами… А ногти! Что с твоими бедными пальчиками?..
Ее требовательные руки были повсюду, тормошили, щипали, гладили, царапали. Ее красные губы шевелились и шевелились, и слова сыпались изо рта, бусинами раскатываясь по одеялу, прячась в складках.
Я слышала совсем другие звуки, те, которыми она плевалась год назад:
«Мне было всего восемнадцать! Мне нужен был покровитель… А твой отец… Море цветов, драгоценности, платья… Я не хотела ребенка, но он сделал предложение. Его чертова честь! Но я сразу сказала, что он не запрет меня в доме, не заставит бросить сцену, не вынудит родить второго…»
— Не надо, — я слегка оттолкнула ее, когда она попыталась чмокнуть меня в лоб. — Зачем ты здесь?
— Так-то ты рада матери? — в ее черных глазах за секунду вскипают блестящие слезы. — Я бросаю все, бросаю чемоданы и подготовку к гастролям, — с каждым словом ее тон повышается на пол-октавы. — Несусь сюда, в глушь, где мне предъявляют немыслимые, чудовищные обвинения, а ты!.. Ты!