Я доползаю до верхней ступени и падаю на паркет. По моему лицу текут такие горячие слезы, что, кажется, они способны прожечь кожу до мяса. Сгибаю ноги, сжимаюсь в комочек, будто так миру сложнее будет обидеть меня.
Через некоторое время — я уже потеряла ему счет — меня находят. Несколько рук тормошат меня за плечи, слепо хватают за место перелома, отчего я надрывно кричу. Меня ненадолго оставляют в покое, но вскоре приходит новый голос. Он спрашивает меня, где доктор. И я отвечаю. Мне нечего скрывать.
Рук и голосов становится то меньше, то больше, вокруг вертится безумный калейдоскоп: потолок, дубовые стены, фотографии выпускниц, хрипящие полночь старые часы и снова потолок.
Руки повсюду, голоса выкрикивают имена. Мое. Девочек. Нашего губителя. Повторяя их, как молитву, я погружаюсь в ничто.
2 ноября 1925
Рассвет целует меня в пересохшие губы, проводит пером по ресницам, отводит волосы с лица. Открываю глаза с предчувствием чего-то удивительного, и мне требуется целая минута, чтобы осознать реальное положение дел.
Я в лазарете. Привязана к кровати жгутами из тряпья — руки, в том числе и сломанная, примотаны за запястья к изголовью, а ноги за щиколотки — к металлическому изножью. Я пробую пошевелиться — не выходит. Подняв глаза, я вижу, что моя несчастная левая рука уже густо-фиолетового оттенка и похожа на раздутый баклажан. От этого зрелища мне становится совсем дурно, так что я заставляю себя отвести взгляд.
Итак, я убила человека. Но я сделала это, защищаясь! Он душил меня, он был сильнее меня. На шее должны были остаться следы его пальцев, а в кабинете — груды бумаг, говорящие о его изощренных издевательствах. И, самое ужасное, он довел моих одноклассниц до самоубийства, а меня — до нервного расстройства. У меня есть доказательства. Пусть только приедет следователь, и все встанет на свои места. Я выйду из этой войны победительницей. Закон на моей стороне.
Стоило мне положить затылок обратно на подушку, как до ушей донесся скрип входной двери и лязгающие шаги. Так металлические набойки стучат по керамической плитке. Скашиваю глаза и вижу человека, которому действительно рада. Она выслушает, она поймет! Она позволит мне выплакать все беды и защитит.
Она стремительно приближается, и я спешу поприветствовать любимую наставницу:
— Я так счастлива, пани…
Но Душечка не смотрит мне в глаза, она резко склоняется над моей койкой, и ее мягкая теплая ладонь вдруг стискивает мою руку прямо там, где кривится сломанная кость.
Я слепну. Мои глаза широко открыты, но я не вижу ничего вокруг.