— Нет…
— Твои братишки и сестренки. Никто до крестин не дожил. А то и вовсе, — снова этот звук схваченного судорогой горла. — Комочком кровавым вышли сами — и сразу в землю, в землю.
— Прекрати!
Магда не могла заставить себя шевельнуться, хотя ее губы вздрагивали, готовые к паническому воплю.
Кася ужасала. Она медленно ползла к Дануте, переставляя неправильно вывернутые в локтях руки, путаясь в подоле ночной рубашки. Белки подернулись сеточкой сосудов, с нижней губы протянулась до пола нить густой слюны.
— Они передают привет твоей… маме. Ты же передашь ей, Дана? Чтобы она не плакала… Передашь?
Дана трясла головой, зажмурив глаза.
Ее боль была как перезревшее яблочко – мягкая гниль под глянцевой кожурой.
— Вот только об отце, — Кася уже стоит на коленях перед Данутой, карабкается выше, цепляясь за сжатые кулаки той, подбирается к шее. — О нем они не хотят говорить, — шепчет она ласково. — Просят только, чтобы ты больше не ходила с ним на скотобойню-то. Не надо…
— Не надо! — эхом откликнулась Данка. — Я не хочу больше, не могу!
Наконец Данке удалось вырваться, она с силой отшвырнула от себя Касю, метнулась к двери и выскочила в коридор.
— Данка, — это уже Юлия, верная кривоклювая птичка на спине аллигатора. — Я за ней.
Мария и Клара сидели, обнявшись, на одной из кроватей. Их тревожное объятье было таким крепким, что сложно было сказать, где заканчивалась одна и начиналась другая, и чей тонкий скулеж звучал, заглушая затихающие рыдания Дануты в коридоре.
Магда осторожно приблизилась к Касе и заглянула той в глаза. Она была без чувств, а губы еще блестели выступившей слюной.
— Кася, Кася, не умирай, — зачем-то запричитала Магдалена. — Не надо.
Она обмакнула носовой платок в бокал с водой для духов и стала тереть холодной тряпицей виски подруги.
— Только очнись, — бормотала она. — Ну же!
— Может, доктора позовем? — подала голос Клара. Одной рукой она продолжала гладить Марию по растрепавшемуся затылку.
— Это плохая идея. Но если она до утра не…
Тут Кася закашлялась и согнулась пополам. Ее вырвало прямо Магде на колени.
— Фу! — взвизгнула та. — Кася! Ты гадкая! Ты меня напугала, знаешь как?!
И, наконец, позволила себе заплакать.
Осень 1922
Часть 2
У меня все еще ужасный почерк. Он даже стал хуже. На правой руке было чуть больше швов, и она еще немного болит.
Но мне это совершенно все равно!
Самое главное в моей жизни уже случилось, и мне больше нечего бояться, не из-за чего переживать. Я никогда больше не буду одна.
Мама и папа совершенно такие же, как были, какими остались на фотографии в дедушкином доме. Мама серьезная, рот строгий, глаза только смеются. Какие же у нее красивые глаза! И целое море душистых, теплых волос.