. Раньше я не слышала о таком художнике. Для меня стало откровением, что в нашем магазине портретов работает настоящий художник. Прежде всего мне стало стыдно за мое излишне грубое поведение. Положив альбом мне на стол, Пак Сугын ушел, сказав, что заберет его вечером, когда будет уходить домой. Я не спросила его, зачем он оставил альбом, но в голове мелькнула мысль: «Может, так он протестует против манеры моего поведения и высокомерия?» Я подумала, а не хотел ли он таким способом сказать: «Не только ты умная и способная, здесь и другие люди не хуже тебя».
После этого случая у меня пропала охота вести себя с художниками, как учительница начальной школы ведет себя с отстающими учениками. Хотя нет, тут суть была не в желании, я просто не могла. Как до, так и после Пак Сугын совершенно не выделялся среди других художников. Если присмотреться, его глаза были мягкими, как у спокойного быка, а стиль рисования можно было назвать скорее заурядным, чем выдающимся. Сколько бы я ни ждала, ничто не выдавало его одаренности. Когда говорят «выдающийся художник», это значит, что он чем-то выделяется среди остальных, но Пак Сугын, как ни крути, был самым обычным рисовальщиком. Он говорил тише при любом иностранце, заходившем в магазин, совершенно не умел смешить других, в нем не было ни капли иронии. С одной стороны, он не обладал искусством общения, с другой — не избегал других людей. Когда кто-то предлагал ему пойти пообедать вместе, он выходил следом, но сам никогда никому ничего не предлагал.
Мне очень хотелось считать его особенным. Как и директор Хо, я нуждалась в том, что тешило бы мое самолюбие. После того как меня изгнали из магазина пижам в магазин портретов, меня реже стали называть «студентка Сеульского университета», но незаконченное высшее образование по-прежнему оставалось для меня предметом гордости. Даже такому богатому человеку, как директор Хо, нравилось, что у него работала студентка. Он хотел показать, что если у человека много денег, он может сколько угодно использовать любого, даже студентку Сеульского университета. Хотя мне и было противно, что меня использовали как доказательство власти денег, мне оставалось только терпеть.
Я считала, что учеба в Сеульском университете выделяла меня в РХ, она делала меня уникальной, а это чувство ничем не отличалось от чувства превосходства. Конечно, немалую роль играло то, что я получала большие деньги и понимала, что лишь случайность может привести к потере работы, которой многие завидовали. Из-за растущего во мне чувства гордости я не могла считать равной себе ни одну из работающих в РХ девушек. Мне трудно было вытерпеть, что, сделав прическу, я стала похожа на остальных продавщиц, видимо, я слишком сильно гордилась своей принадлежностью к Сеульскому университету. Я никого не могла считать равной себе, поэтому ни с кем не сближалась. Уборщицы, даже летом нося осеннее вязаное белье, нацепив на себя американские товары, уходили с работы, переваливаясь с ноги на ногу. Продавщицы, одновременно работая на черном рынке и занимаясь проституцией, воровали разнообразные американские товары в таком количестве, чтобы потом не жалеть, даже если их уволят. Разнорабочие, организовав бригады, думали лишь о том, как открыть коробки, залезть в грузовики и, планируя быстро разбогатеть, медленно бродили по территории, а их взгляды бегали, словно маленькие мышки, осматривая все вокруг.