Брат был сильно болен. Это было видно невооруженным глазом. И то, что он мог ходить, казалось скорее чудом. Он, никогда не обращавшийся в больницу, с каждым днем становился все слабее. Слова «Я хочу поехать туда» можно было понять, лишь списав на необъяснимость человеческой души, запертой в быстро слабеющем теле. Но я была не столь великодушна. У меня не было сомнений в том, что из всех идей брата, создававших проблемы нашей семье, эта была самой детской и самой глупой, и виной тому было попустительство матери. Когда мы с олькхе, видя его упорство, сдали свои позиции и согласились на эвакуацию, я подумала, что так избаловать ребенка было жестоко. Даже если допустить, что «там» нам дадут немного земли, стоило мне представить олькхе в доме пожилых родителей его первой жены, как я задавалась вопросом: «В чем она-то провинилась перед Небом?» Все, что ждало ее в Чхонане, — унижение и позор. Мне казалось, что я не смогу смотреть на это. Единственное, что мне оставалось, — не смотреть. Можно сказать, что это был мой природный эгоизм, который не смогли победить даже наши с олькхе дружеские чувства. Я была настолько уверена в своей правоте, что мне даже не хотелось оправдываться.
— Скорее всего, в твоего брата вселился дух бесплодных иллюзий. Он сейчас не в себе.
Как же абсурдно звучали слова брата, что даже мать, во всем ему потакавшая, тяжело вздохнув, признала его невменяемость!
Когда я услышала слова «бесплодные иллюзии», я вспомнила, как Мёнсо приходила ко мне, когда мы жили в Пхачжу. То событие было настолько нереальным, что я до сих пор никому не рассказала об этом. Появление брата «там», в Чхонане, покажется прежним сватам еще более нереальным, они испытают еще больший шок, чем испытала я от визита Мёнсо.
— Тебе не обязательно ехать с нами до Чхонана, — сказала мать, давая понять, что я свободна.
Она хорошо понимала, что ехать в Чхонан, к родителям первой жены брата, — единственный выход, даже если она сто раз умрет от стыда и позора и вновь воскреснет.
Дядя достал где-то двухколесную тележку с оглоблями, переделал ее, чтобы было удобно разместить в ней брата и племянников, отремонтировал колеса, приделал поручни. Помогая ему с тележкой, я думала о том, что в глазах семьи должна выглядеть сейчас неблагодарной девчонкой, безнравственной и черствой. Чувствуя, что на душе у меня неспокойно, я колебалась. Я в последний раз обратилась к брату и сказала ему, что отправлюсь в эвакуацию вместе с семьей, но при условии, что мы не поедем «туда». Я говорила ему, что олькхе с грудным ребенком не сможет одна тянуть за оглобли тележку, что без моей силы не обойтись. Я должна быть с семьей и помогать не только в пути. Я спрашивала его: как можно взвалить на плечи олькхе суровую ответственность кормить пожилую женщину, малышей и больного мужа? И что будет, если что-то случится в дороге?