Крыло беркута. Книга 2 (Мэргэн) - страница 103
Стоят люди кучками, галдят, спорят — горячатся, а то и за грудки хватаются, но, завидев поблизости ханских стражников или армаев, тут же расходятся. Шум, спор, галдеж возникают уже где-нибудь в другом уголке.
От жалостливых разговоров базарного люда о Суюмбике у Ташбая вдруг сердце защемило. Ему захотелось объявить всем: «А я ее близко знаю! Я ханбику и ее сына охранял! Она мне тайное дело поручила и выпустила на волю, только я поручение еще не выполнил, вот надо отправляться в путь…» Но не то что объявлять — думать об этом было опасно. Бывает, думаешь, думаешь — и проговоришься!
Ташбая порадовало, что о Суюмбике люди говорят доброжелательно. Он испытывал к ней теплое чувство еще тогда, когда состоял в охране Кужака. Кужак ведь его и человеком-то не считал, даже, может быть, и не догадывался, что охранники тоже нуждаются в каких-нибудь развлечениях, удовольствиях, и видеть хоть издали статную, красивую ханбику было для Ташбая одним из редких удовольствий. А после того, как Суюмбика доверилась ему и освободила от власти Кужака, душа егета отозвалась искренней благодарностью к ней.
Порадовало его и то, что Ядкар-хана казанцы дружно бранят, больше того — ненавидят. «Выходит, злодей везде остается злодеем, он и тут успел себя показать». Услышав разговор о хане, Ташбай приостанавливался, его так и подмывало подать голос, тоже ругнуть подлого баскака, оказавшегося на казанском троне.
Имя Ядкар-хана напомнило Ташбаю об оставшихся в дворцовой охране товарищах. Там трое его соплеменников-минцев, один егет из племени Бурзян, один — из племени Тамьян… Там и Аккусюк, пострадавший из-за коварства того же Ядкара. «Сильно зол Аккусюк на хана, как бы сгоряча не сгубил себя!..»
Перед уходом из кремля Ташбаю не удалось повидаться с ними, попрощаться. И в обычные-то дни они виделись редко, такая уж у охранников служба: пока один чью-то дверь сторожит, другой спит, как убитый, после бессонной ночи, третий — на побегушках. А тут счастье выпало, впереди — воля, Ташбай полетел в город выпущенной из клетки птицей. Только на базарной площади спохватился: а как же они, его товарищи, с кем вместе он бедовал? И как же он сам без них? Как в столь неблагополучное время отправишься в путь без спутников?
Выходило — он не готов уйти из Казани. Не отпускала еще его Казань, взбулгаченная, жившая в ожидании каких-то, неясных пока, перемен в своей судьбе.
Никого из родных краев в базарной толчее Ташбай не нашел. Потеряв полдня впустую, пошел назад, к кремлю. Надо было все-таки повидаться с товарищами. Может, они решатся на побег? Но то, что не удалось утром, теперь оказалось вообще недостижимым. Медную бляшку — знак принадлежности к дворцовой охране — у Ташбая перед уходом отобрали, поэтому обратно его попросту не пропустили. Он даже попытался подкупить охранника, стоявшего у ворот, сунул ему деньги. Тот деньги взял, живенько спрятал, а пропустить не пропустил.