— Погубили беднягу!
— Да ведь сам, вроде, умер, — несмело возразил один из армаев.
— Как сам? — повысил голос унбаши, радуясь, что на слова, которые он пробормотал невзначай, никто внимания не обратил. — Это дело рук тех, что ускакали давеча от нас.
— Они вверх по Уршаку кинулись. Минцы, должно быть.
— А я подумал — юрматынцы.
— На лбу у них не обозначено, кто из какого племени. Да еще все выглядели одинаково, будто в ханское войско снарядились. Минцы, я думаю, баскака убили.
— Да ведь он сам задохнулся!
— А кто его запер? Они заперли, они самые!..
А «они самые» в это время пробирались вразброд, замирая при каждом подозрительном шорохе, в сторону дома.
Нет наверно, ничего хуже, срамней, чем такое вот возвращение домой. Если даже охотника, вернувшегося без добычи, встречают колкими шуточками, насмешками, то что ждет воинов, не сумевших добыть победу над врагами родного племени? После бесславного возвращения они стыдятся показываться на людях, готовы неделями сидеть, не выходя никуда.
Тень позора легла и на юрматынских егетов.
Поднялись они дружно, сбились в крепкий кулак, кинулись вслед за обидчиком-баскаком и его армаями без страха в сердце. А чем кончили? Прокрадывались в родное становище поодиночке, чтобы затаиться в темных уголках.
Но никто из близких ни в чем их не упрекнул. Наоборот, встретили сочувственно. Старушки благословляли их. Мужчины постарше заглядывали навестить и намекали: нет причин вешать нос. Хотя прямо это и не говорилось, народ сошелся в мнении: «Хорошо, что потрепали ханских псов. Коль опять полезут, надо подняться, как поднялись егеты».
Среди вернувшихся не было только Биктимира. Верней сказать, он тоже вернулся, но ненадолго. Забрал Минзилю и снова — в путь. Он был возбужден и весел, ибо мог поехать в любую сторону — в степи, в горы и леса, — лишь бы это была земля, по которой рассеяны башкирские племена, — его родина. Он чувствовал себя свободным и радовался, что может поехать, куда заблагорассудится, вдобавок не один — с женой.
Правда, в племени Юрматы ничто не стесняло его свободы, никто у него над душой не стоял, никто не погонял. Татигас-турэ предоставил ему возможность жить по своему усмотрению, чем возвысил мастера в глазах всего племени и, главное, добился его усердной работы без всякого принуждения.
Биктимир стал для юрматынцев своим человеком, мужчины не упускали случая заглянуть мимоходом в его кузницу на берегу Ашкадара, перекинуться парой слов, а то и специально приходили посоветоваться по житейским делам. Другой на его месте жил бы себе спокойно да благодарил судьбу. Но спокойная жизнь была Биктимиру не по вкусу, шалая душа тянула его в сторону от такой жизни, звала кому-то отомстить, что-то разрушить, спалить, пустить пеплом по ветру.