И муж зачастил к ней.
В один из вечеров она встретила его угощением. Попросила стряпуху, которую для отличия от девушки Насти звали Настасьей, испечь блинчиков, вскипятить чаю, принести меду. Приготовила столик. Разлила чай в звонкие китайские чашки, приобретенные еще в Казани.
Шагали-хан смутно заподозрил что-то неладное. Не привык он к такой заботе с ее стороны.
— Что ж ты не отведаешь угощения, мой хан? — спросила Суюмбика, впервые назвав его ханом. — Для тебя ведь старалась. В знак почтения и благосклонности…
— Не слишком ли далеко зашла твоя благосклонность? — пробурчал Шагали-хан. — Хочу знать: ради чего так стараешься?
— Право мужа на почтение установлено аллахом, — ответила Суюмбика. — Я всегда была почтительна к своим мужьям.
— Я знаю, ханбика, как ты относилась к своим мужьям и ради кого старалась! Это всем известно…
— Раз известно, стоит ли ворошить прошлое? Прошу, уважаемый хан, отведай блинчиков, чаю выпей.
Но упоминание о прошлом уже привело Шагали-хана в раздражение. «Я, мужчина, без никаха ни с кем в постель не ложился. А ты кого лишь в своей постели не принимала! Подстилка крымская!..» — с неожиданно накатившейся злостью подумал он.
— Пей! — ласково напомнила Суюмбика. — Выпей, пока чай не остыл.
— Выпить?.. Ты, наверно, так любовников своих угощала! А теперь заскучала по ним и решила с мужем утешиться?
Он умолк, ожидая, что Суюмбика смутится, лицом изменится. А она смотрела невозмутимо, чем окончательно разъярила его.
— Ну, что молчишь? Глядишь на меня, а видишь своего Кужака? Пей сама свой чай!
Жена сохраняла спокойствие. Шагали-хан, грязно выругавшись, схватил свою чашку, сунул ей в руку.
— Тебе, потаскуха, сказано: сама пей!
Суюмбика подняла чашку повыше, подержала, покачивая, словно собираясь плеснуть содержимым в побагровевшее лицо человека, значившегося ее мужем, и вдруг в порыве гнева и ненависти, запрокинув голову, на едином дыхании выпила налитый для него чай.
Шагали-хан раскрыл было рот, собираясь сказать еще что-то, но не успел: Суюмбика, скорчившись, рухнула на пол.
Когда на зов хана прибежали служанки, Суюмбика была уже мертва. Ее подняли, положили на тахту.
Шагали-хан долго стоял, ошалело глядя на покойную. Мелькнула в голове мысль: «Красивая была… И мертвая — красива!»