— Хуш! Не пропадай надолго, представится удобный случай — покажись.
— Спасибо, мой хан, мой султан! Хоть завтра же опять навещу.
«Должно быть, эта тварь нуждается в деньгах, — решил хан. — В таких случаях он наживку хватает без промедления. Суну-ка ему немного…»
— На-ка, возьми пока эту серебряную таньгу.
— Благодарю, мой хан, мой султан! Да ниспошлет всевышний стране твоей — богатство, скоту — плодовитость, а тебе самому… тебе самому…
— Ладно, попридержи язык! И помни: возможно вскоре понадобишься мне.
— Клянусь, мой хан, мой султан, коль прикажешь, сейчас же!..
— Потом, потом! Хуш!
— Хуш, хуш, мой хан, мой султан! Наверно, и ты тут надолго не задержишься? Завтра думаешь добраться до Малого Сарая или переночуешь в пути еще раз?
— Это не твое дело! Иди!
— Ухожу, ухожу, мой хан, мой султан! Я ведь только потому спросил, что в Малом Сарае мне показываться нельзя. Стража меня знает в лицо. Лишаться головы мне покуда не хочется, я еще должен доставить это удовольствие кое-кому познатней. Хуш!
Одноухий исчез так же внезапно, как появился, и спустя некоторое время проскакал в отдалении на коне в направлении, противоположном тому, куда ушел.
Он не заставил долго ждать следующей встречи, появился на ханской стоянке на другой же день, вернее, уже на ночь глядя, когда сгустились сумерки. Охранники преградили ему путь.
— Я к хану по важному делу, — сказал Одноухий решительно.
Сразу его, конечно, не пропустили, нужно было для этого получить разрешение самого хана, но и не прогнали, потому что знали — вчера он разговаривал с ханом с глазу на глаз.
Акназар велел пропустить Одноухого в свой шатер.
— Опять я к тебе, мой хан, мой султан, — сказал Одноухий, изобразив улыбку. — Есть дело.
— Что за дело?
— Большое дело, мой хан, мой султан. Никто, кроме тебя, не должен меня слышать.
— Говори. В шатре, кроме меня, никого нет, — разве не видишь?
— Внутри — нет, но снаружи… Прикажи охранникам отойти подальше.
Желая скорей узнать, с чем пришел Одноухий, хан тут же распорядился, чтобы охранники отдалились от шатра на расстояние, на котором можно улышать только крик.
— Ну, говори!
— Прежде всего, мой хан, мой султан, советую: не вздумай закричать. Я пришел по твою душу…
Будь в шатре посветлей, Одноухий увидел бы, насколько растерялся хан и как менялся цвет его побагровевшего вначале лица, пока оно не стало серым с синюшным отливом. Однако в сумеречном свете, проникавшем сверху, через четырехугольную отдушину шатра, невозможно было уловить перемены не только на лице, но и в позе хана. Он замер, будто мгновенно окаменел.