Наконец, поняв, что поговорить с Донной невозможно, Питер написал ей письмо — вероятно, худшее из когда-либо написанных с такой целью. Донна сама получила его на почте и, хотя никогда не видела небрежного крупного почерка Питера, сразу поняла, что письмо от него. Она пришла в свою комнату и села, положив его перед собой. Она подумала, что должна вернуть его нераспечатанным. Вирджиния, без сомнения, посоветовала бы сделать именно так. Но если она так поступит, то проведет остаток жизни, гадая, что же там было написано.
Наконец она распечатала его. Это была грубая эпистола. Ни слова раскаяния… ни даже любви. Питер писал, что через неделю уезжает в Южную Африку, где намерен провести четыре года, фотографируя львов в их природном окружении. Поедет ли она с ним или нет?
Это поедешь-или-нет письмо взбесило Донну, а ведь она бы простила, хоть он и не просил прощения, если бы в письме было слово «любимая» или хотя бы «Х»[21] для поцелуя. Прежде чем ее бешенство утихло, она разорвала письмо на четыре части и положила в конверт, чтобы вернуть послание Питеру.
— Я никогда не прощу его, — сказала она сквозь зубы. Как приятно было произнести эти слова вслух. Они придавали уверенности. В глубине души она боялась, что может простить. Она не осмелилась оставить письмо на столе до утра, боясь потерять решимость, поэтому пошла и отдала его старому Джонасу, чтобы тот отнес его в город. Затем, чтобы приговор не подлежал обжалованию, пошла к отцу и сказала ему, что собирается уехать учиться на медсестру, позволит он ей это или нет. Утопленник Джон, который за прошедший год был по горло сыт мрачным молчанием за столом и у камина, ответил, что она может ехать куда угодно. Каким бы ни было теологическое различие между «куда угодно» и «к черту», оно никоим образом не отразилось на интонации Утопленника Джона или на вложенной им мысли.
Что касается Питера, он, получив разорванное письмо, впал во временную ненависть ко всем и вся, живым и мертвым. Это продолжалось до ночи, когда сгорел дотла дом Дэнди Дарка.
V
Однажды тихим сентябрьским вечером старина Лунный человек гулял, напевая, под серебряной полной луной. Он прошел вдоль сумрачного призрачного берега реки Индейский Ключ, мимо мирных старых полей, над которыми, словно огромный кот, урчал ветер; через лес, где деревья что-то рассказывали о нем, по узким заросшим травой тропинкам, расчерченным лунным светом, и по холмам, где останавливался, чтобы послушать вечность. Он был очень счастлив и жалел бедных людей, спящих в домах, мимо которых проходил. Они и не подозревали, чего лишали себя.