Весь этот год Донна жестоко ненавидела Питера, а, сейчас, кажется, еще больше. После первого изумленного взгляда она больше не смотрела в его сторону. Когда служба закончилась, он направился к ней по церковному двору, чтобы встретить… восторженно, ликующе, властно. Какая роковая ошибка! Если бы он вел себя хоть чуточку скромнее, немножко менее по-петушиному, если бы показал себя кающимся, пристыженным Питером, смиренно подползающим за прощением, Донна, несмотря на ненависть, могла бы броситься к нему на шею на глазах у всех. Но подойти вот так — словно они расстались только вчера, словно не он вел себя так возмутительно, когда они расстались, словно целый год не игнорировал ее существование, не прислав ни письма, ни открытки; безо всякого раскаяния подойти к ней, с улыбкой, ожидая, что она будет благодарна за то, что он простил ее — именно этого и ожидал Питер — нет, это чересчур. Донна, бросив на него один единственный холодный презрительный взгляд, отвернулась и ушла.
Питер оказался в довольно дурацком положении. Парни, стоявшие неподалеку, захихикали. Вирджиния бросилась к Донне, чтобы помочь ей пройти через испытание. И в ответ получила: «Не будь столь… чувствительной» — вот и вся благодарность.
Утопленник Джон хотел выругаться, но не смог, хотя радостно вспомнил, что меньше, чем через месяц дело с кувшином решится, и можно будет изъясняться свободно. Питеру оставалось лишь развернуться и уйти домой, теряясь в догадках, как он влез в такую историю лишь ради того, чтобы заполучить женщину.
Питер предпринял следующую попытку, явившись к дому Утопленника Джона, войдя без стука и потребовав Донну. Утопленник Джон бушевал, топал ногами, короче говоря, неплохо сыграл почти идеального родителя… при этом… трудно поверить… ни разу не выругавшись. Питеру было наплевать на Утопленника Джона, если бы только он мог увидеть Донну, а не ее тень. Он вернулся домой поверженным, в сотый раз спрашивая себя, зачем все это терпит. Это стало настоящим наваждением. Донна не стоила такого, ни одно женское существо на свете не стоило. Но он намерен получить ее любой ценой. Он не собирался страдать еще год, как страдал в верховьях Амазонки. В конце концов, он стукнет Донну по голове, забросит на плечо и унесет. Ему не приходило в голову, что следовало всего лишь попросить прощения за тот вечер у западной калитки. Но вряд ли он сделал бы это, если бы и пришло. Во всем виновата Донна. Он простил ее… великодушно, без слова упрека, а она до сих пор, кажется, ждет, что он приползет к ней на четвереньках.