– Наденька моя… деточка… знаешь, мне не страшно умирать. Я была хорошим человеком. И на работе меня ценили. И дед твой… Сколько я от него натерпелась, но он же сам и говорил: лучшей жены, чем моя Галя, на свете не может быть.
– Дедушка тебя очень любил.
– Любил, любил… А по молодости у нас с ним вообще все хорошо было. Потом как начал пить, конечно, трудно стало. Скандалил, обижал. Но только когда пьяный, трезвый он был золотой человек. Но Маринку я из-за этого его пьянства упустила. Дрянь девка вышла. Эгоистка, легкомысленная. Ни тебя толком не растила, ни внука, все для себя, для себя. Как у нее? Не звонит она тебе?
– Нет, бабуль, не звонит, – легко соврала Надя. Она знала бабушкин характер до мелочей и точно знала, когда говорить правду не стоит.
– Вот такая она вышла. Только о себе думает. Тебя беременную бросила, уехала…
– Бабуль, бог с ней, уехала и уехала, мы прекрасно сами живем, без нее.
– Вот ты у меня получилась хорошая девочка. Все у тебя путем, и муж один на всю жизнь, и работа, и сын. Хорошая девочка. Слава богу. – Галина Дмитриевна было успокоилась, но снова начала говорить лихорадочно и быстро: – А ведь когда ты украла, я думала, не будет толку от девки, по кривой дорожке пойдет!
– Бабуль, ну что ты такое говоришь. Мне было десять лет, я просто взяла велик покататься, ну какая это кража. – Надя успокаивающими размеренными движениями гладила сухую старушечью руку.
– Кража не кража, но соседи заявили. И хорошо, что тебя в милицию поймали, посадили. Напугали так, что на всю жизнь запомнила! Ты ж еще несколько лет потом по ночам кричала, все тебе какая-то страшная тетя из тюрьмы снилась, помнишь? – Бабушка внезапно радостно улыбнулась. – И правильно! Из детей пороки надо каленым железом выжигать! Твою мать я била, била, да все без толку. А тебя она пороть не давала. Говорила, только попробуй ее тронь! Бешеная, я и не спорила… Когда ты красть начала, я уже думала, упустила. Думала, надо за ремень браться, что там Маринка ни говори… Но тебя в милиции напугали… хорошо напугали… хорошо… – обессилев, старуха замолчала.
Надя, уже привыкшая к бабушкиным вспышкам, обернулась на соседок по палате. Те, слава богу, ничего не слышали. Выдержав небольшую паузу, она поинтересовалась:
– Бабуль, скажи, а почему ты мне велик запрещала? Все ребята вокруг катались, а мне всегда было нельзя. И ты не говорила почему.
– Да потому! Маринка вон доездилась на велике! Шалава. Я ее порола каждый раз, как она после десяти домой приезжала. Вечно уедет с парнями, возвращается, глаза блестят, губы все красные. И ведь знала, что получит! И все равно ездила! Будь он проклят, этот велик! Уж я ее порола, не ленилась, пока рука не отнималась! Дед только, если дома был, отбивал ее, не давал воспитывать. Ну и добился своего. Как школу закончила – сбежала. Тебя незамужняя родила. Ни работы толком, ни семьи, все искала чего-то, прыгала от мужика к мужику… не вышло толку, хоть я и старалась. Не звонит она? Надя, Марина звонит? Знает она, что я умираю? – Галина Дмитриевна тяжело дышала, взгляд ее стал рассеянным и тревожным.