Ослабить контроль. Смешной этот Борисов. Он правда думает, что я что-то могу контролировать? Ну на работе – да, пожалуй. В рамках своих полномочий. Но в остальном? Я не контролер, я скорее лошадь, которая везет свой груз, не видя обочин из-за закрывающих глаза шор. И этот груз не скинуть, от него не отказаться, потому что он – суть моей жизни, смысл, без которого я ничто. Ей внезапно вспомнились пустые и растерянные глаза женщины, которую она давным-давно, в детстве, увидела за решеткой в отделении милиции. Наде тогда сказали: «Вот видишь эту тетю? Она тоже сначала просто брала вещи без спросу, а потом попала в тюрьму и стала уголовницей. У нее нет ни дома, ни семьи, она никому не нужна. Ты тоже так хочешь?» Нет! Никогда до того дурацкого случая с великом Надя не ощущала так остро потребность в том, чтобы ее любили. Она боялась быть никому не нужной – вот мать твоя, объясняла бабушка, все ищет, ищет чего-то, но кому она такая нужна? Никому. И это был приговор. Марина не была нужна ни собственной матери, ни своей же дочери, и Надя с детства видела, как это страшно. В чем-то она, конечно, была похожа на Марину: обе не любили показывать свои слабости. Но вместо того, чтобы разбазаривать силы на поиск себя, Надя проложила четкую колею с ранней юности – и шла по ней, ощущая уверенность и силу из-за того, что делает все, что положено. При полном одобрении бабушки, естественно. И вот пришла…
Бабушке и самой, между прочим, досталось. Принципиальность, которой она так гордилась, проросла из горького корня: дед, за которого она вышла замуж почти девочкой, через десять лет семейной жизни внезапно влюбился в другую – да так, что сделал несчастными всех вокруг, включая себя. Его новая любовь тоже была совсем юной, пришла в его КБ на практику и, конечно, не была ни в чем виновата. Она даже не сразу поняла, что уже начавший седеть ведущий инженер и коммунист Юрий Иванович в нее влюблен – иначе не осталась бы там работать и после окончания вуза. Семенов попал в тиски. Он знал, что его любовь запретна, знал, что ни в чем не виновата и жена Галина, видел, как расцветает, грустнеет и собирается замуж за другого его Катя – и в конце концов начал тихо и отчаянно пить. Четвертой в этом многоугольнике оказалась дочь Марина, на которой обманутая в своих желаниях Галя вымещала все свое женское отчаяние. Юрий Иванович с ужасом смотрел, как жена все яростнее ненавидит взрослеющую родную дочь, чувствовал свою вину и в этом, все сильнее пил и все туже закручивал эту страшноватую спираль семейного несчастья. Марина вырвалась из тисков в восемнадцать, поступив в какой-то простенький вуз и мигом съехав от родителей в общежитие, которого ей по закону не полагалось (это называлось «вписаться в общагу»). Потом ее носило от берега к берегу, и единственное, что успел сделать Юрий Иванович до своей кончины – это обеспечить дочь хорошей квартирой на Плющихе, чтобы ни она, ни внучка ни в чем не нуждались. Он умер рано, и это стало облегчением для обманутой и измученной драмами жены. Марину она к тому времени окончательно отрезала от себя и мечтала забрать и внучку – но не получилось. Девять месяцев в году Наденька жила с беспутной матерью, которая постоянно водила в дом гостей, меняла работы и мужчин. А три месяца лета были их временем: Надя и бабушка проводили их на даче. Сначала много лет снимали дом в Салтыкове, а после памятной Надиной кражи, чтобы «избежать позора», перебрались в Кратово. Собственно, там Надя и сдружилась со Светкой Зарницкой, которая звонила на днях и звала в гости. Надо бы ей позвонить, рассказать про бабушку и, наверно, позвать на похороны – ведь они неплохо друг друга знали…