Вместо того чтобы ехать за отцом, я легла на кровать и мгновенно провалилась в сон. В нем я была Верой и молча убегала в ночи от преследователя. Снег под ногами оглушительно скрипел, страх сковывал движения. Кто-то очень страшный, без лица и без голоса, бежал следом. Я слышала его тяжелое дыхание и скрип снега под его ногами. Воздух вязкий, двигаешься медленно, как ни старайся, будто стоишь на месте. Потом Вера остановилась. Шаги позади стихли. Она обернулась – и ее глазами я увидела саму себя, стоявшую по колено в снегу под тусклым светом из школьного окна. Я снова была пятнадцатилетней девочкой, босой, в накинутом на плечи пуховике. Вера шагнула ко мне, я шагнула сама к себе – и полетела вниз. Летела несколько секунд. Потом упала и проснулась.
Вскочила с кровати, выглянула в окно. Там бушевал настоящий тайфун. Во дворе женщина снимала с веревки сушившееся белье, теперь промокшее снова. Собирала и закидывала себе на плечо. Ветер вырвал наволочку у нее из рук, она отлетела и упала на тротуар прямо в лужу, а следом – еще полотенце. Третий порыв ветра едва не сбил с ног саму женщину, но она схватилась за Т-образную стойку для белья и удержалась на ногах. Переждав порыв, сорвалась, побежала к тротуару, подняла из лужи наволочку и полотенце, закинула их на плечо, поверх остальной кучи, потом торопливо зашла в Верин подъезд.
Я ходила из комнаты в комнату. Думала о Вере, и чувство вины начинало разъедать меня. Оно ошеломляюще быстро проникало внутрь, я зажмуривалась и гнала его прочь, повторяя: я не виновата, не виновата… И понимала, что это неправда. Я виновата так же, как многие другие. Как все, кто знал и ничего не сделал, как все, кто не знал и не заметил.
Я принялась звонить в Петербург – мужу, детям, свекру. Связь обрывалась, я звонила снова, и трубка шипела, как в тот день, когда с неба падали мертвые птицы. Я звонила отцу – гудков не было. Смотрела на непогоду, и вина снова начинала разъедать меня.
Так, в безостановочном хождении по квартире, я провела еще час.
– Шагомер зашкаливает, – сказал Сергей.
Я слышала его голос прямо здесь, в квартире. И подумала: ну все, совсем спятила, ушла из вчерашних видений прямиком в безумие и вернуться не могу. Ну, пусть так.
Вера больше не появлялась. Потихоньку я отошла от ужаса. Видения и сны забываются очень быстро: вот только что она сидела передо мной, живая, дышала, разговаривала, красила ногти, и покрывало сохранило ее тепло. А спустя час призрак вспоминался сквозь дымку, нечетко, как на потертой видеокассете, которая вроде показывает изображение, а вроде и нет. Я бродила по комнатам, восстанавливала в памяти, как она сидела, как откидывала хвост на спину, – но с каждой минутой изображение блекло, терялись родинки на голых руках и ногах, голубоватые жилки под кожей, выбившиеся из хвоста красные волосинки. Я забывала, как вились ее локоны, и это было мучительно. Каждую секунду хотелось записать, но когда я начинала искать ручку с бумагой или хотя бы телефон, то отвлекалась от Веры, и ее образ стремительно таял. Я снова возвращалась мыслями к ней: только бы не забыть, только бы не забыть, не потерять, пожалуйста, еще минуточку. Но вот картинки окончательно померкли, и я осталась одна – там, где пугающе реальным было все: голова изюбра с тусклыми глазами, сейф с ружьем, ковер, жалюзи на окне.