Мы стали обходить упавший грузовичок по канаве. Под высокой травой хлюпало. Кабина водителя была целой – видимо, выбрался через окно.
– Что с водителем? – прокричала я отцу.
Он обернулся через плечо:
– Ничего дураку не сделается. Локоть ободрал.
То и дело останавливаясь, чтобы переждать порывы ветра, мы спускались с сопки. Навстречу нам на склоне поднималась тайга. Она поднималась от высокотравья, за ним стояли кусты орешника, из-за которого выглядывал боярышник. А за ними тянулись кедры и ели.
– Стойте! А если деревом накроет? – спросил Рафа.
– Не накроет, – заверил его отец. – Не такое выдерживали.
В непроходимую, казалось бы, чащу вела тропинка, начинавшаяся от кустов.
– Грибники протоптали, – объяснил отец.
Спускаться по траве было тяжело, я то и дело оскальзывалась. На входе в лес ветер как следует ударил меня в спину, прощаясь. Тайга сразу сомкнула над нами ветви, и стало темно. Вглубь вела довольно утоптанная тропинка, и через какое-то время мы остановились перед ручьем, в который стекались более мелкие ручейки с двух сопок.
– Давайте обратно повыше, – велел отец.
Мы стали подниматься обратно. В лесу было тихо, хотя верхушки деревьев мотала из стороны в сторону невидимая сила. На нас сверху падали редкие капли.
– Может, хватит уже? – спросила я. – Куда мы идем?
Отец, словно не услышав, свернул в чащу. Мы с Рафой пошли следом и оказались на небольшой полянке, окруженной четырьмя елями. Ветви их были высоко над землей, хотя обычно стелились низко: в детстве я любила подлезть под них и спрятаться. На этом пятачке, на который сверху светил квадратик неба, мы и начали ставить палатку. Она разложилась, словно гигантская гусеница. Тамбур, два отделения внутри. Отец называл их «комнаты».
Я забралась внутрь первой, почему-то ожидая, что там перестанет противно знобить. Не перестало. В палатке было тише, но не теплее.
– Может, в той машине, на обочине, оставили ключи? – спросила я, выглядывая наружу.
– Нет, – ответил отец. Он накидывал на палатку что-то вроде тонкого дождевика. – Ключи с собой увезли.
Потеряв надежду погреться, я вернулась в палатку и села на пол в одном из отсеков. Джинсы прилипли к коже, противно мокрые, кофта на спине обдала холодом. Захотелось есть и, как ни странно, пить, хотя от одной мысли о воде меня тошнило. Я вышла из палатки и сказала отцу:
– Пойду за дровами, замерзла.
Рафа пристраивал старую отцовскую железную кружку под низко висевшими листьями куста. С них, капля по капле, падала со звоном вода.
Я прошла мимо и углубилась в лес. Он мгновенно поглотил все звуки – и шорох накидки, пристроенной отцом на палатке, и голос Рафы, который о чем-то спрашивал.