Азмун становится напротив громыхающей ледяной массы. За ним стоят дрожащие звери, они так устали убегать от холода, что прячутся за спиной человека.
Широкоскулое лицо Азмуна с узкими глазами ничего не выражает, но ему страшно. Он боится ледяной глыбы, боится, что она надвинется на него, сомнет, покорежит. Боится, что лед дойдет до стоянки нивхов – землянок с двускатными крышами, в одной из которых его жена хлопочет над близнецами, мальчиком и девочкой. А лед, переваливаясь острыми краями, подходит ближе и ближе, и Азмуну хочется бежать. Но он поднимает руку ладонью вперед и приказывает:
– Стой!
Лед замедляется, пока не останавливается прямо у вытянутой руки Азмуна. Никто прежде не разговаривал со льдом так дерзко.
– Убирайся обратно на север! – приказывает Азмун.
Лед замирает. Азмун пятится, сверху на него капает дождь. Он вытирает лицо, но дождь все сильнее. Азмун отступает, отступает и вдруг понимает, что это тает ледяная глыба. Следом за Азмуном пришел теплый поток воздуха, и глыба сдается под его натиском. С нее льет вода, глыба истекает слезами, пока от нее не остается озеро, похожее на Гордеевское водохранилище.
– Тихон, Мирон, – снова кричит Витя.
Я повторяю за ним, прислушиваюсь, но опять ничего. По стволу сосны передо мной спускается бурундук. Наверное, самочка – она кокетливо наклоняет голову вправо-влево и посвистывает. Потом спрыгивает на землю и без страха скачет ко мне. Не боится, привыкла, что подкармливают.
– У меня ничего нет, – говорю я бурундучку.
Зверек забирается обратно на сосну, садится на нижнюю ветку и возмущенно меня освистывает.
…Бурундуки, колонки, харзы, изюбры, горбоносые лоси и важенки, чушки и секачи, жирные сазаны и караси, кабарожки, клесты, медведи, бабочки-хвостоносцы, амба. Кабаньи тропы и гайны, берлога под мертвой липой, гигантские выворотни, липняки, ивники и омшаники, болотистые ключи, увалы, поросшие осиной. Речки с подмытыми глинистыми берегами, опаленные пожаром вырубки, выгоревшие распадки с черными стволами. Дым стелется по земле – низовой пожар, горящий торф обжигает ноги. Мертвые ели, мертвые кедры, все мертвое. Из мертвой земли пробиваются ростки дикого винограда и малины – выжили. Черемуха цветет густо, белые цветы пахнут приторно-сладко, кружится голова.
Одноствольные переломки, кулемки на колонков, глаголи, ячеистые сети, насторожки, капканы с рыбкой-приманкой, дробовики. Запах дыма и пороха, отдача долбит в плечо, юкола на завтрак, уха на обед, у палатки поднимается дым от костра.
Миллион воспоминаний закрутился пестрой каруселью, одно сменяло другое. Отец вскидывает ружье на плечо, прицеливается. Утки замерли на воде, смотрят в нашу сторону, но не видят нас; сейчас одна из них умрет. Я пробираюсь через бурелом, он цепляется к одежде, к голым рукам, не пускает, царапает кожу, рвет одежду, но я не останавливаюсь, мне зачем-то нужно пройти сквозь него.