– Ты как? – спросил отец, напившись.
– Терпимо, – ответила я и показала изодранные руки, – только поцарапалась сильно.
Отец смотрел на мое лицо. Наверное, тоже расцарапано, безразлично подумала я.
– Сейчас автобус придет, – коротко сказал он и тоже сел прямо на пол, прислонясь спиной к стене.
Я встала, размяла затекшие ноги. Наташа приоткрыла глаза, моргнула. Ее щеки едва заметно порозовели. Она оглядывалась, не поднимая головы.
В соседней комнате на кровати сидели, прижавшись друг к другу, Тихон и Мирон с матерью. Их отец стоял рядом, нависая над всеми тремя своей медвежьей тушей.
– Не будете больше убегать? – спросила я первое, что пришло в голову.
Мальчики промолчали.
Из вертолета пришли еще двое, с носилками. Наташу осторожно переложили на них.
– Вы тоже полетите с нами, – сказал медвежьему семейству врач.
Мы с Рафаилем смотрели, как они по очереди поднимают носилки с Наташей, подсаживают детей и садятся сами. Вертолет завелся, подняв вокруг волны травы, и улетел в сторону Гордеева.
– Он бьет их, ты знал? – спросила я Рафу.
– Нет, – удивленно ответил тот. – Не может быть, я его давно знаю. Нормальная семья. Тебе они сказали?
– Да.
– Сочиняют, чтобы не ругали.
Удивительно, как быстро люди придумывают оправдания.
– Посмотрите под одеждой, – сказала я.
Надо было читать Рафу сейчас, он расстроился, а значит, открылся. Но после ночи в тайге я совершенно выбилась из сил. Я вернулась на кухню, села у печки, подбросила в нее несколько веток хвороста, но огонь уже погас.
Великан Азмун идет по заросшей дороге, приминая траву и кусты гигантскими ступнями. Трава покорно ложится под его ногами, кусты недовольно трещат. Он смотрит назад. Теперь дорогу можно различить по его следам. Он поворачивает в лес и скрывается в чаще.
За нами приехал автобус, он пробирался сюда довольно долго, дорога в заброшенную деревню сильно заросла. В итоге автобус остановился в километре, и мы пошли к нему под проливным дождем.
После исчезновения Веры из морга все наладилось. Как бы ужасно это ни звучало, но именно так и было. Добровольцы, пожарные и военные остановили огонь, подбиравшийся к городу. Адская жара больше не помогала ему. Всего за пару ночей исчезла дымовая завеса. Потом прошел сильный дождь, и запах гари выветрился. Через несколько дней ожили цветы и ягодные кусты. Все вокруг отходило от ужаса, дышало, шелестело, пило воду жадными глотками.
Люди тоже успокоились, перестали резать и бить друг друга. Сбежавшие от огня городские жители возвращались в свои дома. Город сбросил мертвое молчание, снова зашумел. Во дворах играли дети. По утрам набитые автобусы увозили бабулек на фазенды. Отовсюду слышались то стук молотков, то жужжание дрелей. Все хотели обновиться, починить старое, выкинуть ненужное, забыть ссоры, драки, злобу и бессилие перед природой, породившей огонь. Гордеев излечивался, раны затягивались, а о тех, что были неизлечимы, люди предпочитали забыть. Не смотреть, отвернуться.