Мать начала обуваться в прихожей, но мне стало неловко, и я буркнула:
– Ладно, давай я.
Она стала объяснять:
– Вот тут свежие, скажешь, чтобы сразу в холодильник. Три копченых. Литр икры. Сама не съест – пусть на работе продаст. Хотя кому сейчас продавать…
С тяжелой сумкой я перешла через двор. Нажала на звонок у обитой дерматином двери. В квартире завозились, раздалось радостное тети-Олино:
– Сейчас, сейчас!
Дверь распахнулась. Тетя Оля – возбужденная, с накрашенными губами – впустила меня в прихожую.
– Сашенька, а у нас тут…
– Я рыбу принесла, – пробурчала я, стараясь не смотреть ей в глаза.
– Да, спасибо, – ответила она торопливо. – Положи на кухне, пожалуйста, и иди в зал, я вас познакомлю!
Я засунула рыбу в морозилку. Для икры места не было, пришлось переставить кастрюлю с супом и какие-то баночки на другую полку. Из зала доносился разговор, прерываемый восклицаниями тети Оли. Я заглянула туда и сказала: «Я пойду», надеясь, что она не станет возражать, но увиденное остановило меня.
За журнальным столиком, в кресле, спиной ко мне сидела молодая женщина, я видела ее нос и щеку вполоборота. Весь столик был завален фотографиями Веры. В руках женщина держала мою любимую: мы с Верой стоим, обнявшись, на фоне цветущего шиповника под ее окном, в смешных цветных футболках и лосинах, нам лет по двенадцать.
Женщина, скорее девушка, обернулась и посмотрела на меня внимательными умными глазами. У нее была рыжая шевелюра, заплетенная в косу, спускающуюся до середины спины.
– Сашенька, иди сюда! – Тетя Оля встала и потащила меня на диван. – Это Аня, она помогает узнать, кто Верочку скинул.
Я села на диван. Аня разглядывала фотографии, а я – ее. Симпатичная, хотя довольно-таки простенькая, в пестром платье. Меня поразили ее волосы. Длинные, вьющиеся, нестерпимо рыжие. Вера красилась, а у этой девушки цвет был натуральный: брови и ресницы отливали той же рыжиной.
Она положила фотографию, взяла другую: Вере тринадцать, сидит за школьной партой в куртке и улыбается.
– Что говорят в милиции?
– Говорят, сама, – прошептала тетя Оля, и из ее глаз ручьями потекли слезы, но она справилась с собой и продолжила: – Кто разбираться-то будет, всем не до нас. Но она же такая весе…
– А про морг что говорят? – перебила рыжеволосая.
– Да ничего. Санитар пьяный был, вот и все.
– Но санитара-то допросили?
– Ничего не помнит. Не знает, как Верочку…
– А кто-то видел, как она поднималась на крышу? Одна?
– Не знаю, молчат…
Тетя Оля снова заплакала.
– Ясно, – вздохнула Аня.
Мне захотелось выпрыгнуть в окно, чтобы никогда больше не видеть слез тети Оли.