— Есть фермы в местах и посуровей, Клара, — ответил мой отец.
— Но ты же не фермер, Чарльз! — сердито бросила она и разрыдалась.
Да, отец был хорошим наездником. Он умел преодолевать препятствия и охотиться на лис и знал тихие дорожки и изгороди Рутланда как свои пять пальцев. Но однажды он увидел объявление, в котором предлагалось приобрести имперскую землю за бесценок, и идея обосноваться на новом месте зацепила его так сильно, что больше не отпускала.
И вот мы покинули дом в Вестфильде, где я родилась, и проплыли семь тысяч миль: мимо Туниса, мимо Триполи, а затем — через Суэцкий канал. Волны, вздымаясь, как огромные серые кручи, грозили поглотить небо. Наконец мы зашли в гавань Килиндини и выгрузились в порту Момбаса, пропитанном запахом острых специй и сушеной рыбы, а до Найроби доехали на извивающемся, как змея, поезде, где на окнах пузырилась и кипела красная пыль.
Я прижималась лицом к стеклу, полностью захваченная чувствами, которых не испытывала прежде. Что бы ни представляло собой это место, нигде и никогда я ничего подобного не встречала.
Мы кое-как разместились в лачугах и начали работать, пытаясь сделать жизнь сносной. Мы боролись с дикой природой, корчуя деревья и расчищая поля, в то время как природа упрямо наступала на нас.
Наша земля не имела видимых границ и заборов, а в лачугах даже не было нормальных дверей. Полосатые шелковистые мартышки колобусы запросто пробирались внутрь, проскальзывая под закрывающей окна мешковиной. У нас не было того, что в сельской местности называется сортиром. Когда нужда требовала, мы выходили в ночь, присаживались, держась за куст, у крутого склона оврага и отправляли продукты жизнедеятельности в длительный полет, насвистывая, чтобы не поддаться страху.
Нашими ближайшими белыми соседями были леди и лорд Деламер — они жили в семи милях от нас, если ехать напрямик, продираясь сквозь заросли. Они были настоящими бароном и баронессой, но, несмотря на титулы, так же как и мы, спали в покрытом соломой рондавеле[4].
Леди Ди держала под подушкой заряженный револьвер и посоветовала моей матери делать то же самое — но та не стала. Мама не желала стрелять в змей и ходить на охоту. Она не желала таскать воду ведрами на расстояние в несколько миль, чтобы принять более или менее сносную ванну. Она тосковала без общества, а в Африке не было никакого общества. Невозможно было не запачкать руки. Жизнь оказалась слишком тяжела для нее.
Через два года моя мать отправилась обратно в Англию. Мой старший брат Дики поехал с ней, так как он всегда был слабым ребенком и вряд ли выдержал бы африканскую жизнь.