3. Привезенные или присланные из-за границы издания на русском языке. Кроме уже упомянутого издательства “Жизнь с Богом”, к нам попадали через приезжих иностранцев и дипломатов книги на русском языке, изданные в ИМКА-пресс, РСХД, наконец, в издательстве “Ардис”. Это был первый “тамиздат”.
Для меня лично самиздат начинался как поэтический. Кроме перепечатанных на машинке стихотворений Цветаевой, Гумилева, Ахматовой и Мандельштама, существовали и поэтические самиздатские журналы: “Синтаксис”, собранный Александром Гинзбургом, несколько ленинградских поэтических журналов. Но главное, что необходимо понять, – самиздат был чрезвычайно разнообразен, и он не исчерпывался поэзией. Кроме поэтического и уже упомянутого религиозного, существовал самый опасный вид самиздата – политический. Он был ошеломляющий по воздействию: это в первую очередь Оруэлл с его “Скотской фермой” (более известной как “Скотный двор”) и романом “1984”, и некоторое количество чисто политических исследований, не поднимающихся на такой высокий художественный уровень, – “Технология власти” Авторханова, “Большой террор” Конквеста, “Новый класс” Джиласа… Существовал самиздат художественный переводной, научный, националистический, неомарксистский и даже музыкальный.
Мы читали днями и ночами, читали годами и росли вместе с чтением. Репрессии за изготовление самиздата ужесточались, редко какое регулярное издание выдерживало больше трех номеров; редакторов, составителей и машинисток ловили и сажали. В 1965 году прошел процесс над Синявским и Даниэлем, опубликовавшими свои книги за рубежом, и после этого процесса посажены были десятки людей. Кстати, посадили и Александра Гинзбурга, составившего “Белую книгу”, посвященную именно этому процессу над двумя писателями. Несколько позже, в 1968 году, стали выпускать “Хронику текущих событий” – два десятка смельчаков собирали по всей стране материалы о репрессиях, о тех политических процессах, которые шли в те годы. Это издание поставило рекорд долгожительства. Это был подвиг Наташи Горбаневской.
Вернусь к моему личному чтению. 1965 год стал для меня годом, когда я открыла сразу двух великих русских писателей, которые стоят как пограничные столбы русской литературы, – Платонова и Набокова.
Так случилось, что их книги почти одновременно попали ко мне в руки. Надо сказать, это было очень тяжелое испытание. Две такие, не хочу сказать – взаимоуничтожающие, но во многом очень противоположные, вскипающие друг от друга стихии. Платонова тогда напечатали – одно из первых посмертных изданий. С Набоковым интереснее: один студент с другого факультета, канадец русского происхождения, дал прочитать “Приглашение на казнь”. Это был абсолютный переворот для меня: я поняла, что есть другая русская литература, помимо русской классической и русской советской, в которой я заметила одного Платонова… Советскую я не читала из внутреннего протеста. Какой может быть Павка Корчагин, Павлик Морозов и Зоя-Таня Космодемьянская, когда “уже написан Вертер”! Даже хорошую “сов. литературу” не читала – это был мой личный снобизм. Морщила нос. Никакого Трифонова, Нагибина – они потом, очень запоздало были прочитаны, и было уже не так интересно. И зачем мне было читать “Зубра”, когда я слушала лекции Тимофеева-Ресовского? И я всё читала книжки из шкафов, уже не бабушкиных, а других людей. Один такой владелец шкафа – Анатолий Васильевич Ведерников, в те годы – заместитель редактора ЖМП, журнала Московской Патриархии. У него была прекрасная домашняя библиотека, от Розанова до Мережковского. Вторая библиотека того времени – отца Александра Меня. Обоим благодарна по сегодняшний день. Жизнь советская была плоская и довольно безвоздушная, и найти какую-то вертикаль – острая потребность времени. Довольно прихотливые путешествия я в те годы совершила по разным эзотерическим маршрутам – от Блаватской и доктора Штейнера до Сведенборга и каббалы… Вот такие были мои религиозно-философские чтения.