Он кричал, он сердился.
Но Барыга не собирался позволять черному давать ему указания. Он схватил торчавший за поясом кнут и ударил им рядом с человеком. Раздался похожий на выстрел щелчок. «Убирайся! – заорал он. – Проваливай, черт тебя побери!» Черный вздрогнул, но с места не сдвинулся. Следующий удар кнута пришелся ему по груди, и на черной коже появилась длинная красная полоса. Он сделал шаг назад и снова остановился, не спуская взгляда с Барыги, его глубоко посаженные глаза горели, рот был твердо сжат. Барыга поднял руку, чтобы ударить снова, но человек мгновенным, не различимым взглядом движением, схватился за конец кнута. Какое-то время он и Барыга смотрели друг на друга, соединенные кнутом.
Затем, не говоря ни слова, черный человек отпустил свой конец, повернулся, прошел к своему каноэ и столкнул в воду. Барыга помчался в хижину, схватил стоявшее у стены кремневое ружье, но к тому времени, как он прибежал обратно и зарядил ружье, черный уже направил свое каноэ по течению и через мгновение скрылся за скалами. Вопль Барыги раскатился эхом, ему вторили собаки, они рвались с цепей с такой силой, что бешеный лай превращался в полузадушенный злобный хрип.
Он развернулся к Торнхиллу и, перекрикивая собак, завопил: «А ты, мы все про тебя знаем, ты спелся с этими ублюдками! – в уголках губ у него вскипела серая пена. В маленьких глазках горела ненависть. – Ты и этот чертов Том Блэквуд! Видел я вас вместе!»
Его лицо было слишком близко, и голос – слишком громким. Торнхилл сделал шаг назад. «Заткни пасть! – крикнул он в ответ. – Ничего такого ты не видел!» Он ощутил что-то вроде паники. Он ступил на огромное колесо, которое уносило его куда-то, куда он вовсе не собирался. Он подумал о том, что то, как жил Блэквуд, было его личным делом, а его знание об этом тоже было личным делом. Теперь он понимал, что в этом не было ничего личного, частного. Но не хотел знать, что это могло означать и куда могло завести.
Над водой по-прежнему тянулся дым. Барыга отвернулся и сплюнул в грязь. Слюна была тягучей, темной. «В один прекрасный день они тебя достанут, – мысль эта его успокоила. – Если полагаешь, что обойдется, то ты еще больший дурак, чем я о тебе думал».
Торнхилл больше не мог находиться здесь ни минуты. «Значит так, Барыга, – сказал он. – Если пропущу отлив, тебе конец». Молча они вкатили на причал последний бочонок, перегрузили его в трюм «Надежды». Торнхилл, повернувшись лицом к реке, отчалил, и услыхал за спиной голос Барыги: «Когда получишь копьем в брюхо, не приходи ко мне жаловаться, Уилл Торнхилл!»