Ему не надо было никаких доказательств того, что Головастый мертв. Он был мертв с того самого момента, когда копье вошло в его плоть. Часы, проведенные на дне лодки, были часами, продлевающими смерть, а не приближающими исцеление.
Когда крики стихли, над городком повисла тишина. В «Речной деве» Паук налил всем щедрую порцию за счет заведения. Присутствующие старались не смотреть друг на друга. Все представляли себе, каково это – чувствовать копье в брюхе.
Слухи путешествуют быстро. Время шло, в «Речную деву» стекались те, кто уже слышал. Торнхилл рассказал историю Лавдею и Твисту, хотя они уже обо всем знали. «Заполучил копье в живот», – сказал Торнхилл. Подходили те, кого он едва знал, – из Саквилла, с Саут-Крик, они жаждали подробностей.
Появился Барыга и перехватил историю. Можно было подумать, что он сам там побывал. Каждый раз, когда подходил кто-то новый, он рассказывал с новыми подробностями. Их было пятьдесят. Они заставили его самого перерезать глотку собаке. Они сняли с него скальп.
Но ничего из придуманных Барыгой ужасов не могло сравниться с тем, что было на самом деле.
Барыге все ставили и ставили выпивку. Лицо у него раскраснелось, он завел себя так, что чуть не рыдал. Его негодование было вполне искренним, голос у него срывался. Торнхилл пил молча. Он вспомнил то, о чем давно не вспоминал, – о тюремном дворе в Ньюгейте, где заключенные репетировали свои истории до той поры, пока выдумка не становилась реальностью.
Он подумал, что с ромом у Паука явно что-то не то, если он совсем не пьянеет. Перед его мысленным взором стояла одна и та же картина – лежащий за бочкой Головастый. Изящно трепещущее, словно цветочный стебель, копье. Умоляющий взгляд. Длинный деревянный стержень, ушедший в недоступную никому тьму внутри человеческого тела.
За своим собственным прилавком, со своим именем над дверью и болтающейся снаружи вывеской, Паук словно вырос. Он стоял, уложив ладони на стойку, словно пастор перед началом службы. «Мы должны с ними разобраться, – объявил он. Голос остался прежним, таким же пронзительным. – Перебить их, пока они не перебили нас».
Торнхилл четко, как свою руку, увидел эту картину: все предстоящие им завтра, в каждое из которых из лесу нацелено копье. Оно пролетит и войдет в его тело как раз над толстым кожаным ремнем. И он кончит, как Головастый, глядя в мир, который станет серым и чужим. Но, что еще страшнее – так страшно, что это даже невозможно представить, – на земле будет лежать Сэл и смотреть на него умоляющими глазами.
Вопрос только в том, сколько пройдет таких завтра.