«Ну, разве плохо мы устроились?» – объявил он бодрым голосом, но ответом ему было скептическое молчание да жалобный крик птицы.
Дети смотрели на отца, их личики осунулись от усталости. Сэл огляделась, ища взглядом хоть что-то привычное, знакомое. Он видел, что все это казалось ей чем-то недоработанным – густая трава, искривленные деревья, свист ветра в казуаринах. Для нее это место было всего лишь материалом, из которого состоит мир, но не мир сам по себе. Здесь не было ни одного камня, обработанного человеческими руками, ни одного дерева, посаженного человеком.
Когда он плавал с Блэквудом, они часто, пережидая прилив или отлив, разбивали лагерь на берегу, и он знал, что человек вполне может выжить в таком месте. Но Сэл никогда не заходила дальше сада губернатора.
«Значит, Уилли, вот оно и есть, это место», – сказала она. На самом деле это был никакой не вопрос. Откинула выбившиеся из-под чепца волосы.
Маленький Джонни, обычно мельтешивший повсюду на своих еще толстеньких ножках, стоял, прижавшись к матери и спрятав лицо в складках ее юбки. Братец заныл. В пять лет ему уже не пристало быть таким плаксой, и порою Торнхиллу хотелось закатить ему хорошенькую оплеуху.
На мгновение он подумал, что все это лишено смысла. Ну разве может такой маленький осколок человеческого – эта бледная женщина, эти дети, которые едва могут ходить и разговаривать, – хоть что-то изменить, как-то повлиять на необъятность этого места?
Он глянул вниз, на реку, изрытую ямочками, потому что течение снова поменялось. И что-то в ее нежном свете, в сиянии выстроившихся вдоль нее утесов заставило его забыть и холодный лес, и трудности, и отчаяние, которое Сэл тщетно пыталась скрыть. Небосвод сиял – огромный, бездонный. Никакой взгляд не мог его испить. Серп луны вырисовывался так четко, будто его вырезали из бумаги и приклеили на небо – такую же луну он тысячи раз видел в вечернем небе над Темзой. И они оба были теми же людьми, которые прошли через смерть и вышли на другой стороне.
Он сделал глубокий вдох. «Это же ничем не отличается от Темзы, милая, – сказал он. – От такой, какой она была когда-то». Он хотел, чтобы она услышала в его словах то, что он намеревался высказать: «Совсем как старая добрая Темза до того, как на нее пришли римляне». Она стояла, понурившись, посадив на бедро младенца, храбро сжав свой прекрасный рот и, как он подумал, с трудом сдерживая слезы.
Он понимал, что ему надо молча напоить ее чаем, накормить лепешкой, уложить в устроенную в палатке постель. Утром, при солнечном свете, все будет выглядеть куда приветливей. Но он никак не мог остановиться, и его голос стелился по поляне: «Вот там внизу, возле лодки, – разве не в этом месте находилась бы церковь Христа, и разве ты не видишь, что вот там – Хай-стрит Саутуарка?»