Где-то в казуарине словно в изумлении заверещала птица, по листьям пробежал легкий ветерок. Он понял, что ничего не остается, как только идти к этим людям, уговаривая их успокаивающим голосом, как бродячих собак. «Хороший, хороший парень, не тряси копьем, – говорил он, обращаясь к молодому. – Я бы напоил тебя чаем, только у нас и чая-то нет».
Но старик прервал его, как будто его слова значили не более чем шорох ветра в деревьях. И заговорил сам. Он говорил долго, но негромко, слова были гладкими, как его кожа, у них не было четких краев. Говоря, он мягкими, текучими жестами указывал на реку, на горы, проводил ладонью, будто разглаживал покрывало на постели. Торнхилл вспомнил, как мистер Миддлтон объяснял, как ведут себя течения на Темзе.
Но эти слова, обтекая его, все равно не имели для него смысла, и начали его раздражать. Он почувствовал себя идиотом. Чтобы справиться с этим чувством, он принялся перекрывать слова старика своими словами, теперь более громкими: «Старина, – начал он. Ему понравилось, как это прозвучало – “старина”. Он никого и никогда не называл “стариной”, как это делали всякие джентльмены. – Прости, но я ничего не понял!» Так, вроде как в шутку, говорили благородные господа, когда не хотели платить за то, чтобы он греб быстрее.
Он замолчал, а мужчины смотрели на него, ожидая продолжения. Он облизнул губы, заставил себя продолжать: «Дружище, я тебя не понимаю, ни одного словечка». Тут его посетила мысль, от которой он чуть не расхохотался. «С таким же успехом ты мог бы просто лаять», – заявил он. И почувствовал, как щеки растягиваются в улыбке.
Старик шутку не оценил. Он наморщился, длинная верхняя губа искривилась, отчего у него на лице появилось брезгливое выражение. Он заговорил вновь, и его речь загасила веселье в Торнхилле, как вода гасит пламя. Он сделал ладонью несколько рубящих движений и показал на вскопанный участок и груду увядающих маргариток. Теперь его голос уже не был похож на ручей. Скорее он напоминал рокот катившихся с горы камней.
Торнхилл указал на утес, на поблескивающую меж деревьями реку: «Вот это теперь моя земля. А все остальное – ваше». Он нарисовал в воздухе квадрат, показал, где начинаются и кончаются его сто акров.
Что там говорить: его участок был ничтожной крохой среди огромного Нового Южного Уэльса.
Но эта речь не произвела на старика никакого впечатления. Он даже не посмотрел, куда показывал Торнхилл – он и так знал, что там находится.
Послышался топот и крики – Уилли и Дик мчались с горки с мешком семян. Увидев черных, они сразу посерьезнели. В проеме палатки показалась Сэл с младенцем на руках. Торнхилл увидел, как на лице ее проступает ужас. Она сграбастала Братца, который собрался куда-то бежать, и развернула его так резко, что его тощая ручонка почти выскочила из сустава. Отпустила она его только для того, чтобы перехватить Джонни, намеревавшегося последовать за братом.