— Н… на… наверх, — запинаясь, отозвалась Кожемякина, все еще удерживая выставленный перед собой нож на уровне груди.
— Наверх, это хорошо, — согласно кивнул Лунин, — это правильно. Что тут внизу делать, особенно в одиночестве? Разве что коньяк пить. Вы пьете коньяк, Мария Александровна?
— Как. Какой коньяк? — Растерявшись, женщина опустила руку с ножом.
— Какой? — Илья повернулся к полке, заставленной бутылками с алкоголем. — Какой-нибудь. Тут разные. «Арарат», например. Если не любите армянский, есть «Хеннесси» или вот «Камю», например. Говорят, на вкус очень даже ничего.
Причмокнув губами, Илья призывно махнул рукой:
— Спускайтесь, попробуем! Спускайтесь, Мария Александровна, и ножик с собой прихватите. Не надо вам с ним наверх ходить. Не стоит, поверьте мне. Многое потеряете.
— Многое? — Кожемякина неуверенно спустилась на пару ступеней и остановилась, ухватившись левой рукой за перила. — Нечего мне уже терять, Илья Олегович. Совсем ничего не осталось.
— Это вам так кажется, — прихватив с полки бутылку, Илья обогнул барную стойку, — сгоряча.
Он хотел было сказать что-нибудь о том, что условия содержания в местах лишения свободы таковы, что любой человек, попадая в них, теряет очень многое, а самое главное, теряет свободу, или как минимум ее иллюзию, ибо там, по другую сторону забора с колючей проволокой, ни у кого нет никаких иллюзий. В последний момент Илья все же решил ничего не говорить. Во-первых, потому, что сам не мог толком ничего объяснить, а во-вторых, из-за того, что Кожемякина вряд ли была способна в данную минуту воспринимать слишком заумные рассуждения. Поэтому он выбрал другой путь. Простой и, как ему казалось, абсолютно надежный.
— Даже если это так, подумайте о Лиле. Вам не кажется, что если она потеряет разом и мать, и отца, это будет для нее слишком много?
— Лилька, — еле слышно прошептала Мария Александровна и, спустившись еще на две ступени вниз, устало замерла в нескольких шагах от Лунина.
Поставив бутылку на стол, Илья медленно преодолел отделяющие его от Кожемякиной два метра и в последний момент, сделав неожиданное даже для себя самого ускорение, решительно перехватил запястье удерживающей нож руки.
— Отдайте его мне, — он старался говорить как можно спокойнее, как говорят с соседом по ужину, когда просят передать что-то с дальнего края стола, — чтобы пить коньяк, он нам не понадобится.
— Я устала, — безвольно разжавшиеся пальцы выпустили рукоятку, которую тут же подхватил Лунин, — вы не представляете, как я устала.
— Конечно, не представляю, — с готовностью согласился Илья. Положив нож на барную стойку, он потянул Кожемякину за руку, увлекая ее за собой к обеденному столу. — Садитесь, Мария Александровна. Садитесь, а я сейчас вам коньячку налью, и вы мне все расскажете.