— Ты всегда у нас был мыслитель.
— Я выяснил, что Башлачеву скоро освобождаться. Совершенно естественным было предположить, что после освобождения он захочет встретиться с Дарьей. Я приставил к ней пару человек. Они походили за ней немного и вскоре принесли фотографии.
— Фотографии? — вновь насторожился Станислав Андреевич.
— Да, те самые фотографии, которые ты спустя десять месяцев получил по почте. Понимаешь, Стас, пока Даша была беременна, ты был готов выполнять любые ее капризы. А основным ее капризом как раз было требование прекратить всякое общение со мной. Признаюсь честно, меня эта твоя бандерложья покорность весьма сильно разозлила. У меня как раз нарисовались несколько проектов, для осуществления которых требовалось твое участие, как финансовое, так и в плане личных контактов. И все пошло насмарку. Из-за этой дуры и из-за твоей дурости, Стас, я потерял деньги. Хорошие деньги.
— Я так понимаю, ты их просто не заработал, — холодно процедил Кожемякин.
— Это одно и то же. Какая разница? В кармане должна лежать пачка купюр, а ее там нет. Это значит, ее у меня украли. А я никому не могу позволить обворовывать себя.
— А остальные, значит, могут, — вмешался в разговор Латынин.
— Погоди, Миша, — нервно отозвался Зарецкий, — сейчас ведь речь не о деньгах.
— А о чем же? — изумился Михаил Леонидович. — Ты уж, будь добр, объясни мне, неразумному.
— Дело в Дашке. Она ведь ничего не сделала, Стас, совсем ничего. Те фотографии, если бы тогда посмотрел внимательнее, на них тоже ничего нет.
— Да ладно, — забасил Кожемякин.
— А что там? Целуются они? Да, целуются. И что теперь? Четыре года люди не виделись, как-никак первая школьная любовь была. Кадр, конечно, удачный получился, чего спорить, но ведь он у них один поцелуй и был только. Потом гуляли целый час в парке, все наговориться не могли.
— Там и другие снимки были, — упорствовал Станислав Андреевич. — Ты что, думаешь, я забыл?
— Другие? А что другие? Ну, входят они в подъезд вместе, а потом она одна выбегает. Ты ведь не знаешь, как дело было. В подъезд, да, они вместе зашли. Уговорил он Дашку. Только, видать, он ее на что-то другое уговаривал, а как под юбку полез, так она из подъезда и выскочила. Пары минут не прошло.
— Погоди-ка, я ведь те снимки до сих пор помню. На первом, когда они в подъезд входят, светло еще, а когда она выбегает, уже почти стемнело. Никак пять минут быть не может.
— Может, Стас, может. — Зарецкий в очередной раз вздохнул. — Тогда ведь, как сейчас, не было такого, что каждый школьник любую фотографию переделать может, но у меня нашелся один умелец. Там ведь и переделать не так много надо было. Фон затемнить да подрисовать, будто фонарь над подъездом зажжен уже. Оставалось только отправить фотографии и дождаться твоей реакции. А предсказать ее было несложно.