Где-то треснула ветка, мальчик отскочил от нимфы. Огляделся: нигде ни души. Он опять побежал и остановился в ста шагах от бассейна, у забора.
По ту сторону забора в летней, крытой соломой кухне сидела на корточках перед печуркой соседка, супруга Йожефа Браника; она как раз захлопнула дверцу духовки. Из духовки дохнуло паром, языки пламени, вырывавшиеся из открытого челышка, обдали жаром добродушное круглое лицо сорокалетней женщины. Видно было, что она полностью погружена в свое занятие и даже не заметила выросшего за ее сшитой, шумно переводившего дух мальчика. Толстушка вынула из духовки противень с раскорячившейся на нем золотистой уткой, придирчиво осмотрела со всех сторон, затем взяла ложку со стоявшей на земле тарелки и стала заботливо, любовно поливать янтарную утку жиром. Жир шипел громко, весело, так что у Балинта сами собой заходили ноздри.
— А я и не заметила, что ты здесь, — смеясь, проговорила женщина и с таким удовольствием почесала тыльной стороной ладони кончик своего носа, что и у Балинта тотчас зачесался нос. — Вот хорошо, что пришел! Ночью еще пять штук вылупилось, а в двух яичках уже попискивают. И до чего ж они славные, просто не насмотрюсь на них, даже в доме не убиралась и который час не знаю, того и гляди, муженек придет, у него ведь нынче день рождения, небось и гостей приведет. А я всю ночь глаз не сомкнула, уж так боялась, что наседка задавит их, раз десять вставала смотреть, хорошо ли яйца лежат. Ох, ну до чего ж они миленькие, просто душа радуется.
— У Цыпки вылупились? — спросил мальчик.
Женщина отрицательно потрясла головой. — Я ж только на прошлой неделе ее посадила… А этих маленькая уточка с желтым носом высидела!.. Вот эта! — Она указала подбородком на противень. — Ох, да как же славно смотрят они своими черненькими точечками-глазками! И не хочешь, а засмеешься, на них глядя, уж такие прелестные, такие сладкие!.. Да и матушка их чудесная была уточка, всюду, бывало, за мной следом ходит, даже в укромное местечко провожала… — Огромный медный котел, висевший на кухонной стене, рядом с календарем, послал солнечный зайчик прямо в глаза Балинту.
— А сегодня, представляешь, один утенок сдох, из тех, что на прошлой неделе вылупились, — пожаловалась соседка, а тем временем еще раз внимательно оглядела противень, покачала его, опять полила утку жиром и встала, облизывая пальцы. — Должно быть, замерз, бедняжка. Вчера я выпустила их из ящика на солнышко, чтоб закалялись мало-помалу. Видел бы ты, как у них желтый пушок расправился на спинках! И как начали они гоняться за муравьями, прямо клювиком по земле ведут, словно большие, потом даже картофельные листочки щипать стали, а ведь мелко нарезанной крапивой только что не давились… тут же храбро так взялись, я несколько червей выкопала им из-под водостока, и уж как они рвали их, как тянули каждый себе — ну, просто плакать от радости хочется. А потом, гляжу, ветерком потянуло, спинки у них сразу пупырышками пошли, вижу, мерзнут, ну, я их поскорей обратно в ящик, да все ж один, видно, успел простыть, потому что наутро, когда собралась я выставить ящик на солнышко, он уже лежал в уголке неподвижно, словно игрушечный. Видишь, как жестока природа! — добавила она, взяла из кухонного столика спицу и потыкала печенку, жарившуюся в красной кастрюльке. — Нет, не прожарилась еще! Крохотная совсем, — покачала она головой, — всего десять дней откармливали, откуда же большой быть. Неслась она скверно, а тут у мужа день рождения, ну, думаю, попытаюсь, хоть и мало выйдет, да вкусно. Обжарю с паприкой, плохо ли будет на закуску, да к кружке свеженького ледяного пива, а?