Главный инженер не ответил. — Слаб ты еще в цеху вкалывать, цыпленок! — проворчал мастер Турчин. — Марш на место, в бирюльки играть.
В семь часов утра Балинт подмел контору, стер пыль, налил в графин свежей воды для питья. Конторщикам полагалось являться к восьми, но они, конечно, минут на пятнадцать опаздывали. В половине девятого, а то и без четверти девять, под грубое громыханье цеха впархивала барышня Келемен — любовница господина главного инженера Мюллера, — похожая на пухлое светлое и душистое облако, изнутри которого доносилось частое испуганное пыхтенье. «Ах, господи, сегодня я ужасно опоздала!» — неизменно восклицала она каждое утро с одинаковым выражением тревожного изумления в голосе, а тем временем выкладывала на стол содержимое ридикюля — пудреницу, губную помаду, огромную белую расческу из кости, прятала в ящик стола завернутый в шелковую бумагу холодный завтрак, — затем, пыхтя от волнения, влезала в белый халат; ее большие голубые глаза влажно и покаянно блестели.
В девять часов Балинт отправлялся к мастеру домой, за завтраком, затем садился на указанное ему место — широкий подоконник большого окна, выходившего в цех, через которое с горем пополам проникал в контору тусклый свет, — и наблюдал за работой стоявшего под самым окном резального стана. Иногда со скуки доставал из кармана разноцветные шарики и начинал катать их по подоконнику, иногда просто дремал. Как только мастер уходил в цех, Балинт тоже выскальзывал за дверь и подолгу смотрел, как работают за проволочной сеткой грохочущие компрессоры; если он был нужен, конторские вызывали его стуком. Он бегал с бумагами в заводоуправление и обратно, по субботам приносил из кассы жалованье.
На третий день в одной из комнат заводоуправления он увидел вдруг соседа Йожефа Браника. На голове Браника все еще был тюрбан, хотя и поменьше, так что виднелось одно ухо. Он сидел за пишущей машинкой и печатал что-то с фантастической скоростью.
— Господин Браник! — обрадованно воскликнул мальчик. — А я и не знал, что вы здесь служите! Голова у вас уже не болит?
— Чего орешь, как оглашенный, — прикрикнул на него конторщик, сидевший за соседним столом, — ты не на футбольном поле!
Браник повернул голову в белом тюрбане и взглянул на мальчика. Балинт удивленно вытаращил глаза: за забором соседского сада он привык видеть на этом лице выражение величайшего довольства, здесь же оно было кислое и тусклое, нос Браника уныло вытянулся, глаза усохли чуть не вдвое, большое ухо невесело торчало из-под тюрбана. — И ты здесь? — пробормотал Йожеф Браник-младший.