Окна гостиной, обставленной мебелью в стиле ампир, обитой красным шелком, выходили на улицу Святого герцога Имре; проносившиеся под окнами трамваи заставляли дребезжать стекла. В гостиной было еще холоднее, чем на лестнице; большой зияющий пустотой мраморный камин казался олицетворением промозглого, доступного всем сквознякам нетопленного помещения, — и этот образ, куда более радикально, чем просто холод, проникал уже не под одежду, но прямо под кожу, парализуя последнее прибежище организма — воображение. Барышня Анджела, приглядевшись, заметила, что прыщи на лице стоявшего перед нею студента полиловели от стужи.
— Я не призываю вас снять пальто, — сказала она, — ибо, к сожалению, у нас нет никакой надежды, что брат мой придет домой. — Глаза ее опять остановились на переливающемся всеми оттенками лилового лице ближайшего студента. — А ведь вы, бедные, страшно промерзли все, не так ли? — спросила она мягко. — Если вы не откажетесь от стаканчика шнапса, то присядьте хоть на минутку!
— Целую ручки[54], мы не хотим утруждать вас! — Молодой человек в бараньей шапке щелкнул каблуками. — Витязь Тибольд Бешшенеи.
— Не понимаю, — удивленно оглядела его хозяйка дома.
Бешшенеи опять щелкнул каблуками. — Витязь Тибольд Бешшенеи! — Барышня Анджела покраснела. — Ах, вот оно что, вы изволили представиться!.. Ну, ничего, ничего, садитесь. — Она подбежала к стоявшему в углу буфету, отделанному эбеновым деревом, открыла дверцы и достала две большие бутылки с ликером. — Будьте так любезны, коллега Тибор, помогите мне…
Юноша в шапке в третий раз щелкнул каблуками. — Витязь Тибольд Бешшенеи, целую ручки! — проорал он, покраснев до корней волос и раздельно произнося каждый слог. Барышня Анджела ошеломленно оглянулась. — Простите, я, как видно, не поняла вас, милейший коллега, — сказала она. — Значит, не Тибор, а… как вы сказали? Ну да все равно, будьте любезны, примите у меня эти бутылки! Какое же это имя? Немецкое?
— Я вижу, Анджела, ты стала хуже слышать, — раздался голос от двери. — Ти-больд… а не Тибор! Повторяю: Ти-больд.
Столпившиеся вокруг буфета молодые люди обернулись: в дверях, легко опираясь о косяк плечом, стояла огромная фигура доктора Зенона Фаркаша. Тонкая черта, разделяющая пополам его двойной лоб, была заметней обычного, глубже и краснее: полуприкрытые глаза на большом и мясистом белом лице были обведены бледно-голубыми кругами, выеденными долгими ночными бдениями. На лице была написана невыносимая усталость.
— Да, Анджела, последнее время ты что-то стала хуже слышать, — проговорил он медленно, — обычно это признак переутомления. Переутомление прежде всего поражает слуховые нервы, знаю по себе. Я тоже услышал голос этого господина только на лестнице, хотя, судя по тому, что он представлялся неоднократно, мог бы услышать его еще с улицы. Итак, Тибольд, ясно? Не Тибор, а Тибольд!