Приходил Джек Харпер, чтобы поговорить с отцом о столярных работах. Его мать очень плоха, говорит отец. Джек кивнул мне, но мы с мамой были заняты консервированием ранних овощей, и мама велела мне не отвлекаться.
Твоя нежная и послушная сестра,
Доротея
17 апреля 1848 г.
Дорогая Кейт,
Жара сегодня невыносима, трудно дышать. Для такой духоты еще рано, она сулит беду на предстоящее лето. Утром мы похоронили дорогую матушку Сэмюэла, все мы плакали, стоя у могилы. Людей было мало, только мы сами, бедный Сэмюэл и пастор. Пастор Шоу произнес несколько слов, и его голос был низким, пастор говорил тихо, а его лицо казалось обеспокоенным, но, похоже, чем-то другим. Сэмюэл держался мужественно, он не плакал. Я крепко держала его за руку, и мы вместе бросили землю на гроб. Я ненавижу этот звук, глухой стук земли о дерево.
Отец весь день был занят в сарае, и теперь, даже ночью, я вижу его фонарь, все еще горящий в окне мастерской. Он слишком много работает. Его здоровье пока крепкое, но он работает так, словно сам желает побыстрее его подорвать. Мама ничего не говорит, но тоже смотрит ночью на окна, надеясь увидеть, как он идет к дому, чтобы лечь спать и отдохнуть. Но он трудится. Похоже, в последнее время он сделал больше гробов, чем людей в общине, будто готовится к великой чуме.
Глаза у меня закрываются, пока я пишу. Сон приходит; спокойной ночи, дорогая Кейт.
Твоя сестра,
Дот
25 апреля 1848 г.
Дорогая Кейт,
В нашей маленькой часовне до сих пор звучит эхо проповеди пастора Шоу, произнесенной в это воскресенье. Кейт, это была очень вдохновляющая речь, которую я продолжаю обдумывать даже сейчас, три дня спустя. Он говорил о всеобщей святости жизни, о том, что отнять жизнь, неважно у кого, – всегда грех перед Богом, что все люди жаждут жизни и ее естественного следствия, свободы. Я никогда еще не слышала, чтобы его слова так звучали. Пастор сказал, что Иисус умер за всех нас, и люди не имеют права выбирать и решать, чья жизнь может считаться священной перед Господом.
Во время проповеди я слышала ропот и кашель среди паствы, и чем дольше говорил пастор, тем громче становился шум. И вдруг вдова Прайс встала и вышла из церкви, прямо посреди проповеди. Сначала я подумала, что ей вдруг стало плохо, но у нее было мрачное лицо и ясные глаза. Она громко протопала по центральному проходу и хлопнула дверью церкви. Пастор Шоу продолжил, не прервавшись, но не разговаривал с прихожанами на улице, как обычно.
Мы тоже не задержались у церкви. Отец поспешил усадить нас в экапаж и погнал лошадей вперед. У мамы было странное выражение лица, но она отмахнулась, когда я спросила ее, в чем дело. Я сидела сзади рядом с Сэмюэлом, обнимая его за тонкие плечи, и всю дорогу к дому мы молчали. И вдруг я поняла, что боль от ухода Перси и мое чувство вины ослабевают. Не все время. Не каждый день. Это все благодаря Сэмюэлу. Я все лучше узнаю его, да, я полюбила его, не так, как я любила Перси, так не бывает, но любовью другого рода. Искупительной, как говорит пастор Шоу. Это похоже на искупление. Будто я все-таки не провалюсь сквозь землю, раздавленная горем. Это похоже на рассвет.