Неизмеримо страшнее собственного конца.
Что его ждет в Москве?
Понятно, что Леонид Ильич ему в определенной степени благоволит. Хоть и не слишком горячо, конечно. Машеров не входит ни в какие группировки общесоюзного значения — да и вообще такое построение аппарата для него дико. Не подхалимничал, не лизоблюдничал.
Брежнев, как известно, любил лесть. Любил комфорт. Любил получать и давать награды по поводу и без повода. Прошедший ад войны, как и Машеров, причем не в штабе, а в самой гуще боев, генсек был убежден, что сейчас, когда социализм окончательно и бесповоротно победил, когда страна полным ходом идет к светлому будущему, настало, наконец, время дать людям «пожить по-человечески». Что нужно заботиться обо всех — и о простых советских гражданах, и об «ответственных товарищах». Что можно порой и закрыть глаза на обыденные человеческие слабости и грешки — если, конечно, «красные линии» не пересекаются, если план выполняется, если коммунизм строится. И уж тем более если поддерживаются хорошие, дружеские отношения с этими «товарищами».
С Машеровым отношения складывались, конечно, не такие. Но, другой стороны, и гнилья всякого в Белоруссии вообще не просматривалось. Налицо было процветание и уверенное развитие социалистического народного хозяйства. Даже без привычного в последние годы дефицита, служащего основным стимулом вызревания «левого» производства и «левого» сбыта — то есть теневой, по сути, уже частной экономики. И это явно подкупало слабеющего с каждым годом главу сверхдержавы — подкупало не как «дружка», а как человека, который всё же был прежде всего коммунистом и осознавал свою огромную ответственность за страну. Подкупало убедительнее всяких богатых личных подношений. Реальный осязаемый результат, надежность, кристальная честность — это именно то, что в интересах государства, уже тронутого опасной гнилостной заразой, было сейчас нужнее всего. И Брежнев это интуитивно осознавал. Поэтому и завел такой разговор — насчет поста председателя правительства.
А потом? После этого поста?
Ведь сам Леонид Ильич уже... Это, в общем, ясно всем, и ему самому...
Возможно, что да.
Да. Очень даже возможно.
Ведь не зря генсек оказал высокое доверие ему, именно ему...
И предстоит, значит, в остальных четырнадцати республиках делать то же, что и здесь.
А команда?
С командой, надо полагать, всё в порядке. Он в ней уверен, как в самом себе. С ней он и пойдет в бой. Как и тогда, в те огненные годы, с его не ведающими страха воинами-партизанами, братьями и сестрами по оружию.
Резервом ее костяка на общесоюзном уровне станет здешний, республиканский корпус руководящих работников. А что? Был днепропетровский клан, станет белорусский. Хотя, конечно, слово «клан» Петр Миронович терпеть не мог. Но тем не менее... Все — люди проверенные. Их тщательно, с далеко не формальным подходом, отбирали — а потом постоянно оценивали в реальном деле — или лично Машеров, или — вплоть до руководства отдаленными сельсоветами, колхозами и совхозами — его назначенцы.