— А я проездом, — первым, чтобы больше не молчать, заговорил Юрка. — Со службы, значит.
— Ага, — кивнул старик.
— Ну и надумал в Устиновку заскочить. Соскучился. Все-таки жили тут.
— Ага.
— Повезло — утром по дороге Трофима встретил. Догнал он меня. Из района ехал на своей коляске… Посидели у него. Вспомнили про вас.
— Спасибо, що вспомнили, — заслезились глаза старика.
— Ну как вы живете, дедушка Мирон? — ничего другого не нашел Юрка спросить, хотя и понимал, что спрашивать об этом нелепо: разве и так не ясно?
— Та ничого. Живу, слава богу… Люди голодать не дають. Ни летом, ни в зиму. Хто молочка принесет, хто сала, хто картопли. Чи там огирков, хлебца свежего, крупы якой. Супрунюкова Нюра тож часто приходить, спасибо ей… И колхоз наш меня не забув. Уже сколько-то лет платить пензию. Сто карбованцев. А куды мне больше? Для чого они сдалися, те карбованцы? На хлеб, на соль — хватает — и ладно, и за то спасибо… Отак, Юрко, и живу. Хоча жить мне вже некуды. Отжился. Чей-то чужой век забираю. Володя — он хлопчиком загинул, а я все живу. Так не годится, не по справедливости. — Старик опять прерывисто задышал, прокашлялся: слишком долгим, утомительным был, наверное, для него этот рассказ. — А ты як… Юрко?
— Тоже — ничего. Можно сказать — нормально.
— Так-так. Дембелезовался, значить. Едешь до дому.
— Еду.
— Ище не женился?
— Нет пока. Не на ком, дедушка Мирон.
— Ничого, выберешь. Девчат кругом багато. Абы добрая попалася… И долго будешь у нас гостювать?
— Совсем недолго, — потер Юрка козырек фуражки. — Сегодня уеду.
— Седня? Ох-хо… так шо — больше не побачимся. Не знаю, чи долго протяну. Не стало никакой силы. Дыхания нема… и ноги не ходють. А то пошли б с тобой до речки, головлей половили. Есть ище в речке головни, попадаются… Не, все, отловился дед Мирон. Конец… Э, стой, я зараз, — что-то вспомнил старик. Вытянул тонкую, с обвислой желтой кожей, шею, посмотрел в угол, где на голой деревянной полочке покоилась одухотворенная богоматерь, сделал несколько неуверенных коротких шагов, протянул дряблую, дрожащую руку и достал из-за иконы маленький синий коробок — железный, из-под зубного порошка. — На, возьми. Тут все мои удочки. Жилки добрые, крючки… Бери, на память. Може, пригодятся когда.
Юрка взял из его рук перевязанный шнурком коробок.
— Спасибо, дедушка Мирон. Обязательно порыбачу вашими удочками. Вот только доберусь до какой-нибудь речки или ставка.
— Порыбачь, Юрко. Нехай ловится тебе рыбка большая и маленькая. — Старик хотел улыбнуться, но улыбка у него не получилась — чуть дрогнули непослушные губы, а глаза опять погрустнели. — Чем же тебя угостить, Юрко? — Наклонясь над столом, дед Мирон оценил, что же тут у него есть: ага, половина круглой буханки хлеба, миска вареной картошки и два соленых огурца, литровая банка молока, накрытая марлей. — Будешь молочко? Свежее, утрешнее. Соседка налила… А яички сырые любишь? У столе есть. Я достану.