Отсюда, от мельницы, Юрке стала видна ферма за селом, на сухих буграх. Там сейчас Таня или нет? Может, уже и дойку закончила. Не убежала бы куда по житейским делам. Где ее тогда искать?.. На ферму он, конечно, не сунется, а то стыдно ей будет перед подругами. И те подумают: глянь-ка; еще один ухажер явился. Он лучше тетку Феклу попросит, чтобы пошла и предупредила Таню, известила о его приезде. Хорошо, если бы Таня пришла прямо в хату тетки Феклы, там бы они и встретились, поговорили. Если, конечно, она захочет с ним поговорить. Допустим — придет. И чем же он ее встретит? Чем обрадует? Что сможет изменить в ее жизни, судьбе? Готов ли вообще к тому, чтобы что-то изменить?.. Впрочем — нечего тут гадать. Еще неведомо, как Таня отнесется к его появлению. Возможно, замкнется совсем, когда узнает, что ему известна неправда о ее замужестве.
Юрка опять закурил. Прислушался к близким голосам села: бодрой перекличке петухов, ленивому лаю дворняжек, обиженному мычанию телят, привязанных пастись на зеленом выгоне, постукиванию тракторного двигателя… Но кури не кури, сомневайся или нет, — посиживать возле млына некогда, надо идти. Он ведь так часто вспоминал Раздольное, так стремился к нему, — и вот оно рядом. Двое суток назад расстояние до него из-за Днепра представлялось огромным, почти непреодолимым, — и вот село перед ним. И Таня тоже совсем рядом: вон краснеет на солнце черепичная крыша ее фермы. Только пойди, позови — и Таня выйдет к нему… Так чего же растерялся, оробел, заранее нос повесил? Еще не видел ее, не слышал, в глаза ей не глянул, а уже запутался, увяз в разных домыслах да догадках.
Юрка решительно поднялся, достал из чемодана завернутую в газету суконку, для пущего парада потер и без того начищенные, еще у Трифона во дворе надраенные сапоги и заторопился в село.
Внешне хату тетки Феклы он бы, наверное, через столько лет не узнал: они же очень похожи — крытые камышом и соломой, иногда черепицей — мазанки, одинаково побеленные и, точно сестры в поясках, одинаково подведенные понизу синькой или просто сажей. Но если можно спутать крыши, колодцы, загаты, подзабыть какие-то своеобразные приметы двора, то камень из палисадника Черноштанихи Юрка отличил бы, кажется, от целой тысячи таких же глыб.
Он горбился на прежнем месте, в правом, если смотреть с улицы, углу палисада, — тот серый корявый камень, на твердющем лбу которого гахнул взрыватель с немецкого снаряда и ранил друга Тольку. Юрка подошел к загате… и от воспоминания зазвенело в ушах.
Двор был пуст, а хата закрыта, — шутейно закрыта, от честных людей, нежданного вихря и пронырливых кур. Дверную накладку — вместо замка — держала короткая деревянная тычка — знак доверия к любому пришельцу и того, что хозяйка отлучилась недалеко и ненадолго, сейчас вернется. Она могла пойти к соседке или на нижний, поливной огород. Речки в Раздольном не было, но зато по долине, вбирая в себя талые и дождевые воды, протянулся длинный и глубокий ставок, с весны до самых морозов осажденный табунами людских, не колхозных, уток и гусей. Вблизи ставка все, кому сподручно и не в тягость, садили помидоры, огурцы, капусту, перец, баклажаны-синенькие, прочую зелень. Были там и теткины грядки… Юрка устроился под старой шелковицей, на маленькой козлоногой скамейке — на такой, помнил он, тетка Фекла доила корову, — и стал ждать. Заметил: чего-то не хватает во дворе. Вспомнил — не хватало голубей. Они большой пестрой стаей жили раньше на чердаке; Юрка любил кормить их просом.