— Вот ты какой, Белан! — засмеялся Андрейка. — Белан! Белан! Белан! — повторил он, обрадовавшись слову. — Слыхал? Имя у тебя будет. Запоминай! Сейчас-то ты, правда, не такой, чтобы и белый, да ничего — пооботрешься.
Он взял птицу в ладонь, изо всей силы бросил против ветра и, когда голубь, расправив крылья, завис и остановился, громко крикнул в небо:
— Бе-ла-а-а-ан!..
Они крепко подружились. Открывая поутру голубятню, Андрейка прежде всего справлялся:
— Ну, как ты там, Белаха?
Голубь не отставал от хозяина. Он садился Андрейке на плечо, брал корм из рук, изо рта. Он быстро узнал, что всегда полон зерном оттопыренный карман Андрейкиной фуфайки, и норовил туда забраться. Его очень интересовали блестящие пуговицы ватника, и он всякий раз пробовал клювом их крепость.
Очень скоро Белан стал отличать Андрейкин голос от других. Отправляясь на соседнюю улицу за водой, Андрейка часто брал Белана под полу. У колонки выпускал его. Белан не торопился домой. Пока журчала в ведре вода, он, поднявшись невысоко, повисал над колонкой, точно жаворонок, и лишь когда Андрейка перебрасывал через плечо коромысло, набирал высоту.
К лету голубя было не узнать. Еще недавно щуплый, невзрачный, с потертыми боками, он очистился, вылинял, оделся в новое, белоснежное оперение и стал крупным, статным голубем. На него невозможно было не заглядеться: клюв — аккуратный, с горошину, глаза большие, темно-коричневые, в розовых очках; шея высокая, грудь крутая; длинный хвост покачивался пышным веером; касаясь земли, двумя сверкающими серпами висели крылья, по ногам, до самых пальцев, спускались пушистые белые шаровары.
Но это что! Надо было видеть его в полете. Не летать он просто не мог. Отнесет его Андрейка за калитку, скажет только: «Ну, пошел!» Всплеск — и уже рассекают воздух сильные крылья. Поднимался Белан быстро и совсем без кругов — столбом. Казалось, будто небо притягивает его к себе. И сравняться с ним не мог ни один голубь: он всегда был над всеми, выше всех, садился последним. Давно отдыхали другие голуби, а Белан все в той же точке — и час, и другой, и третий…
Был март. Дни стояли звонкие и ласковые. По утрам снег еще хрустел, точно вафельный, но пригревало солнце — и заводила тихую песню капель. Падая, грустно всхлипывали сосульки. Тянул подголосок ручей. Иногда, словно в поддержку им, раздавался глухой удар в литавры: это, расплескивая лужицу и распугивая купающихся воробьев, падал с крыши ком сырого снега. На улицах захлебисто горланили петухи.
Мое окно выходило во двор. Мне хорошо было видно, как Андрейка открывал сарайчик, выпускал голубей, кормил из рук Белана. Если у него была какая-нибудь новость, он перемахивал через заборчик из сосновых реек, разделявший наши дворы, и тарабанил в окно: мы были приятелями.