Поезду дали отправление. Машинист предупредил об этом длинным гудком… «Все, через минуту будет поздно».
Юрка кинулся в купе. Что ему собираться? Один момент. Из верхней багажной ниши выхватил чемодан и вещмешок, не забыл закрыть за собой дверь — попутчики ухом не повели, ничего не поняли — и побежал к выходу. В тамбуре столкнулся с проводницей.
— Ой, господи! — переполошилась она. — Ты это куда, солдатик?
— Билет мой… Скорей… пожалуйста, — попросил Юрка.
— Та куда ж ты? Едем уже. Бригадир увидит — мне ж за тебя нагоняй будет.
— Извините… немного задержался.
— Ой, беда с вами. Все ж таки надумал? Ну сейчас.
Она шмыгнула в свое купе. Вынесла билет.
— Та помалу, сынок, осторожно… Ну — счастливо тебе!
Уже на ходу Юрка спрыгнул с подножки… Проводница выглянула из вагона — удостовериться, что ее отчаянный пассажир приземлился благополучно, и махнула ему на прощанье…
Юрка постоял у насыпи, провожая поезд, и когда за последним вагоном открылось небо, — увидел широкую синюю размоину. Тучи расходились от нее. Занимался рассвет.
Первым делом Юрка направился в кассу и отметил свою остановку — закомпостировал билет на завтра, на этот же поезд. В зале ожидания не остался. Вышел в сквер. Присмотрел себе скамейку. Она была мокрой: дождь, видно, только что перестал. Поблескивали, лоснились листья акаций и тополей. Тяжелые капли падали на скамейку, шлепали по земле, шуршали в кустах. Юрка достал из чемодана газету, оторвал половину, вытер скамью, сел… И почувствовал необычное, волнующее облегчение, раскованность и душевный подъем, какого не испытывал давно. Отчего это? От удовлетворения сделанным шагом, своим поступком — тем, что сейчас в чем-то пересилил, переборол не только себя, но и привычное, словно наперед заданное течение событий, вырвался из потока, способного тебя обезличить, лишить воли, — на что мы решаемся так редко, предпочитая барахтаться в обыденности, и сетованиями на судьбину ищем оправдания своего бездействия? Или от близкой, теперь уже совсем близкой встречи с детством, с Таней?.. Юрка не знал. Но ему было хорошо.
Приход утра торопили поселковые петухи. Самих же, похоже было, паровоз гудком разбудил. То-то спохватились они — а не проспали под дождик восход? — и ну горланить спросонок: без них-то, поди, и не рассветет! Не видя друг друга — каждый в своем кутухе, на своем насесте — они самозабвенно драли глотки, стараясь ни в чем не уступить если не всем соперникам поголовно, то хотя бы ближайшему соседу. Особенно усердствовал один — во дворе с фонарем на столбе, наискосок от станции, через дорогу. Лихо выводил, верхи брал прямо-таки теноровые, а заканчивал колено с потягом и низким горделивым клекотом. В необъявленном, стихийном этом состязании мерило, надо понимать, было простое: кто орет громче всех, тот и первый.