Мимо прогрохотал длинный нагруженный товарняк. Притихли, реже стали перекликаться петухи — видать, подустали. Лениво побрехивали собаки. Совсем уходила ночная темнота. К северу стаскивало полегчалые да поределые тучи; верховой несильный ветер подгонял их, точно пастух — ленивое, застоялое стадо; и рассветный край неба ширился, приподымался, набирал багряной свежести, чистых красок нового, послегрозового дня. Из синей бесконечности на Юрку безразлично поглядывала утренняя звезда; с каждой минутой она бледнела и уменьшалась. Вокруг, под деревьями, в не очень-то опрятном сквере, в нескольких местах стояла вода, плавали клочья бумаги, окурки, лушпайки от семечек. Перемешивались, густели несоединимые вроде бы запахи паровозного дыма, мокрой земли, мазута, старого железа, прелого корья и молодой листвы. Этими запахами, наверное, пропитаны все станции и полустанки между степными перегонами. Юрка помнил: так здесь пахло и в том далеком августе, когда с матерью коротали часы в ожидании поезда на Ясногорск. Только сидели они тогда не в сквере, а чуть поодаль — в стороне от станционного шума и мельтешни, в посадке из диких груш. Да почти там же он и спрыгнул сейчас, но не разобрал в сумраке и спешке, что именно там… Он встал. И не удержался — пошел к тем грушам.
Он ожидал этого: деревья стали другими, сильно постарели. Время, бури исхлестали их, покорежили; иные, словно люди, давно умерли, а возможно — топор прошелся по ним, освобождая место для молодых и более угодных саженцев. Но Юрка все равно узнал клочок земли, где мать, он и дед Мосей — тетки Феклы бескорыстный тесть, который так, задарма, привез их на станцию, — отдыхали в тенечке, обедали, разговаривали, потом — и встретили утро… Юрка прислонился к дереву. Постоял, закрыв глаза. Представил себе мать — тогдашнюю, молодую, бесконечно верившую, что с победой к ним вернутся и отец, и радость, и покой, и жизнь — еще лучше довоенной. Припомнил, как просил сводить его на ту улицу, к тому дому, где мать родилась, но она ответила, что не время сейчас и далековато идти, обещала сделать это в другой раз…
Вот и совсем рассвело. Неудержимо, ярко взблеснула над урезом земли горячая макушка солнца, и, сразу все потеснив собою, настырным младенцем заново народилось оно.
Пора было Юрке справиться у кого-нибудь, чем бы можно уехать в сторону Устиновки, какую и где искать оказию. Пока он ходил, сухую скамейку занял патлатый парень в пестрой, воротник вразлет, рубашке — небритый, весь какой-то изжомканный и словно обиженный на жизнь. Увидев Юрку — обрадовался, ровно утопающий своему спасителю: