Придя в себя после шока, испытанного от сознания того, что похоронен заживо, он нехотя вспомнил, что с ним произошло до того, как он очутился в этом гробу. Воспоминания не доставляли ему радости, и без всякого ущерба для себя он не стал бы их вызывать сознательно. Но это было почти единственное, что связывало его с действительностью, — мостик воспоминаний, перекинутый в прошлое, которое было жизнью. А если он пока жив, то так или иначе ему нужно было идентифицировать, встроить себя в бытие. Хотя было оно безрадостное, но реальное, а не то ирреальное, замкнутое и душное пространство, в котором он сейчас находился.
Мамед и еще трое чеченцев, причем один из них, кажется, был арабом, били его долго и страшно. Сначала прикладами и дулами автоматов. Потом, когда он упал на землю, ногами в тяжелых армейских ботинках и снова прикладами. И все только за то, что он пожаловался Мамеду, своему хозяину, что их — его и еще одного парня, тоже пленного, превращенного в раба, вместе с которым он две недели подряд рыл землянки и окопы в горах, — плохо кормят. Сначала Мамед отреагировал довольно мирно. Он просто сказал, что им, собакам, и этого много. И тогда Самсон сделал ошибку. Его обманул мирный тон хозяина. Он сказал, что если им не увеличат норму, то они не смогут работать. Он имел в виду всего лишь то, что у них просто не хватит сил ковыряться лопатами в каменистой почве и долбить ее ломом. А Мамед, похоже, понял это иначе, то есть как угрозу забастовки рабов. С русским языком у него были очевидные проблемы, но главное было не это. А то, что рядом оказались его соплеменники, перед которыми он не хотел выглядеть слабаком. Может быть, и настроение в тот момент у него было соответствующим. Судя по всему, федеральные войска в последнее время здорово потрепали отряды боевиков. По крайней мере, минометная и артиллерийская стрельба стала намного ближе, изредка по горам прокатывалось эхо автоматных выстрелов, а чеченцы всю весну активно готовили укрепленные базы в горах и уже не выглядели такими самодовольными, как зимой, когда его взяли в плен.
Как бы то ни было, Мамед и его дружки били его до тех пор, пока он не потерял сознание. А очнулся он уже в ящике, который легко может превратиться в гроб. Сколько он пробыл без сознания, неизвестно. Может быть, несколько часов, а может, и пару суток. Было тесно и отчаянно хотелось пить. Хотя бы немного. Пару глотков. И еще — обмыть саднящее лицо. Потом вернулось чувство голода, ставшее за последнее время почти привычным. Голод был такой, что он даже пытался есть траву в горах. Ее было немного, и он не знал, можно ли ее есть. Но даже возможность отравиться его не пугала. Он уже дошел до такого состояния, когда смерть кажется избавлением. От унижений, от страданий, от чувства беспомощности, когда он, здоровый мужик, милиционер, не боявшийся до этого никого и ничего, вздрагивает от громкого окрика и съеживается от замаха руки.