Он несколько часов — ему показалось очень много — ждал, когда о нем вспомнят, откроют ящик и дадут поесть и, главное, попить. Он начал вспоминать похлебку, которой их кормили, почти с умилением. Как-никак это еда, она так необходима его измученному, истощенному организму. Но никто не приходил, и тогда он начал пятками и кулаками колотить в стены ящика. Долго никто не приходил, но вдруг неожиданно на крышку над его головой обрушился град ударов, от которых он едва не оглох. А потом послышался голос Мамеда:
— Молчи! Тихо, сволочь. Далбыть будэшь — ногы тэбэ застрэлу. Говно собачий!
Самсон успокоился. О нем, по крайней мере, не забыли. Вряд ли Мамед хочет уморить его до смерти. Так, помучает немного, потешит свое самолюбие и выпустит. Не станет же он терять работника, гнущего на него спину за жидкую похлебку и кусок хлеба домашней выпечки! То есть, можно сказать, даром. Мамед — рачительный хозяин. Он внимательно следит за своим скотом. Самсон думал о своем мучителе с надеждой и вдруг понял, что прямо сейчас с ним происходит превращение сродни предательству самого себя. У него не стало ненависти к Мамеду, а взамен появилась надежда на него. Так, наверное, бывает у собак после курса дрессировки. Непокорность и своеволие у них исчезают, уступая место почитанию хозяина и готовности исполнять любые его приказы и терпеть побои. Получается, что чеченец его сломал?! Его, Олега Самсонова, бойца СОБРа?
Ну нет, не дождетесь!
Все время плена он искал возможности побега, но его крепко стерегли. Один раз, когда в горах он как будто по нужде отошел подальше и уже решил было, что вот она — возможность сделать рывок, раздалась короткая автоматная очередь; на него посыпались срезанные пулями ветки, и он вынужден был тогда отказаться от своего намерения. На время — до тех пор, пока не появится новый шанс. Но с тех пор смотреть за ним стали еще пристальнее, а на ноги ему надели веревочные путы, наподобие конских. Конечно, избавиться от них можно было одним-двумя ударами лопаты, но тогда он не смог бы сделать со своего "рабочего места" и шагу. Его бы просто пристрелили.
Лежа в ящике и осознав всю глубину моральной ямы, на краю которой он оказался и даже сделал в нее первый шаг, он решил, что обязательно убежит. Вот как только выберется отсюда — и сразу.
На следующий день его начали кормить. Еда, конечно, никакая, но все же. К тому же, лежа в гробу, он почти не расходовал сил, которые все без остатка нужны были ему для восстановления здоровья. И для подготовки к побегу.
Из ящика его не выпускали даже по нужде, так что вскоре его ящик больше напоминал выгребную яму, чем предназначенное для пребывания человека место. Он слышал, как над ним зудят мухи, и одна даже пролезла в отверстие. Некоторое время он слушал ее жужжание около себя, развлекаясь им, а потом раздавил.